Боаз сует коробку обратно в рюкзак, рюкзак забрасывает на плечо, выключает свет в комнате, хлопает дверью и оставляет меня в абсолютной темноте.

Я даже не могу вспомнить, когда заснул. Но вдруг я просыпаюсь, а Бо кричит и мечется на полу. Не могу поклясться жизнью, но, похоже, он еще и плачет.

Я спрыгиваю с кровати и хватаю брата за плечи. Пытаюсь растрясти его, разбудить, но я ему не ровня физически, и в мгновение ока он хватает меня и пригвождает к полу. Его пальцы смыкаются на моей шее. Я ударяюсь затылком о голый дощатый пол с глухим стуком. Мне кажется, что у меня в ушах звенят церковные колокола.

«Может быть, вот это и значит — бороться с братом, — думаю я. — Может быть, порой это заходит слишком далеко». Мозг пытается сказать телу, что мы делаем именно это. Просто боремся, чем мы никогда не занимались, когда были младше.

Однако телу виднее.

Боаз отскакивает от меня. Поднимается на ноги. Смотрит на свои руки так, будто они чужие.

Мне хочется закричать, но вместо этого я шепчу:

— Что за черт?

Брат медленно садится на край кровати. Он тяжело дышит.

Надтреснутым голосом он отвечает:

— Мне что-то приснилось.

— Ничего себе сон, — бормочу я.

То, что было вечером и ночью, возвращается ко мне по кусочкам.

Я вышел из комнаты. Вернулся к Селин. Мы еще долго сидели под деревом и выпивали после того, как вечеринка закончилась. Я больше не видел Боаза. Я думал, что он, может быть, вообще ушел. Без меня. А мне было все равно. Я вышел на середину лужайки. Улегся на траву. Трава колола мне руки и ноги, а мне не хотелось шевелиться. Даже почесаться не хотелось. Селин рядом со мной. Мы смотрим на звезды. И Земля вертится слишком быстро.

Я пытаюсь сесть:

— Ты в порядке?

— Ага. А ты? — спрашивает Бо.

— Все в норме.

— Точно?

— Да.

— Прости.

Не говоря ни слова, мы меняемся местами. Я снова ложусь на кровать, а брат возвращается на пол.

Я рад тому, что в комнате темно. Ни капли лунного света не проникает сюда.

— Что же мы делаем, Боаз? К чему это все?

Не в красном пластиковом стаканчике, а в этой темноте я наконец обретаю толику уверенности в себе.

Я слышу, как брат ворочается на полу. Пытается лучше устроиться на своем жалком ложе из диванных подушек.

Устраивается. Становится тихо.

Я делаю еще одну попытку:

— Куда мы идем?

Молчание. Я жду.

— Я кое-что должен сделать, — наконец тихо говорит Боаз.

Коробка. Что в коробке?

Я держал ее в руках всего пару минут. Она тяжелая. В ней что-то такое тяжелое, чего не должна выдержать коробка, предназначенная для детских ботинок. Я ее на колени положил, но не успел открыть — тут, откуда ни возьмись, явился Бо с ледяной физиономией.

— Что тебе надо сделать?

— Я не могу тебе сказать.

Как я жалею, что видел этого тупого клоуна с его идиотской улыбочкой.

— Не можешь сказать или не хочешь?

— Какая разница?

— Разница в том, что я иду с тобой, и это помогло бы мне понять, зачем я здесь.

— А зачем ты здесь?

Меньше знаешь — крепче спишь, верно говорят. Еще крепче спишь, когда тебе на все плевать. Если бы я мог вернуться на полночи назад, я бы ни за что не притронулся ни к одной из вещей Боаза. И коробку эту трогать не стал бы.

— Я мог бы уехать домой завтра.

— Так уезжай.

— Пошел ты… Может, и уеду.

Я отворачиваюсь к стене и притворяюсь, будто засыпаю, хотя точно знаю: заснуть не удастся. И еще я точно знаю, что, когда наступит завтра, я не поеду ни за что в одно место.

Я не поеду домой.

Глава шестнадцатая

Я просыпаюсь рано и тихонько выскальзываю из дома на лужайку, мокрую после полива. Я роюсь в свой папке, нахожу письмо от нее — то самое, которое не пахнет духами и на котором нет отпечатка напомаженных губ. Я звоню Кристине.

Половина седьмого утра.

— Алло? — отвечает очень сонный мужской голос.

— Можно попросить Кристину?

— А кто это?

— Это Леви. Скажите ей, что это важно.

Шуршание простыней, шепот. Потом звук шагов, стук закрываемой двери.

— О боже, Леви! Что случилось?

Кристина тяжело дышит в трубку.

— Ничего. Прости. То есть я не за то прошу прощения, что ничего не случилось. Прости, что звоню тебе в такую рань. Но понимаешь, очень трудно найти такое время, чтобы Боаз не был рядом. У нас была не самая легкая ночь, и я хотел поговорить с тобой, потому что он идет вовсе не по Аппалачской тропе. Он сейчас в Нью-Джерси, а точнее, в Риверсайде, и я с ним, и мы движемся к Вашингтону, а зачем — я не знаю, вот и думаю — не к тебе ли мы идем?

— Помедленнее, ладно? — просит Кристина. — Я еще не совсем проснулась.

Я вдыхаю аромат сырой травы:

— Ты с ним порвала?

— Что-что?

— Ты Боаза бросила, когда он уехал?

— Все гораздо сложнее, чем тебе кажется.

— Это было сложно? Правда? Или ты просто встретила кого-то другого?

— Леви, в чем дело?

Я сажусь на траву. Мне все равно, что моя одежда промокнет. И путь стриженая трава колет мне ноги. Я вижу, как кто-то пробегает мимо изгороди — кто-то моего возраста. Радуется утренней пробежке.

— Я тебе звоню, чтоб узнать: может ли быть хоть малейший шанс, что брат тебя не разлюбил? Что этим своим походом он пытается что-то тебе доказать? Может быть, он хочет тебя вернуть. Может быть, у него для тебя какой-то подарок.

— О, Леви! Я так не думаю. Вряд ли ты понимаешь…

— Я знаю, что не понимаю. Я ничего не понимаю, а меньше всего я понимаю его. Я уже не знаю, кто он такой. А может быть, я этого и не знал никогда. Но кто он сейчас — этого я точно не знаю.

Долгая пауза.

— Послушай, Леви. Я хочу как можно более точно подобрать слова, потому что не хочу, чтобы ты думал, что Боаз мне безразличен. Он мне не