— Я… я просто присматриваю за братом.

Я мог бы рассказать Селин про коробку. Мог бы шепнуть ей на ухо про этот секрет. Мы могли бы отстать и пошептаться про Бо, погадать, что он задумал, но я этого не сделаю, как бы хорошо мне бы ни было рядом с Селин.

— А вы разве не в Вашингтон направляетесь?

— Ну да.

— А зачем еще люди могут направляться в Вашингтон, как не для того, чтобы забабахать какое-нибудь политическое заявление?

— Не знаю. Ни разу там не был.

Это не ответ на ее вопрос, но это правда. Поездку в шестом классе в Вашингтон на экскурсию я пропустил — провалялся дома со стрептококковой ангиной, — и с тех пор мне так и не удалось там побывать.

Было дело — я отправил открытку президенту, мы всем классом отправили такие открытки. Это было частью некоей занудной гражданской акции. В открытке я поблагодарил президента за защиту нашей свободы.

Я был всего-навсего ребенком. Мой мир был другим. Даже президент тогда был другим.

Но все равно.

У всех нас есть в жизни что-то такое, о чем мы жалеем и думаем, что лучше бы этого никогда не делали. И из множества сожалений для меня одно из самых больших — это тот синий картонный прямоугольник с белыми звездочками, прикрепленными жалким огрызком карандашного клея.

Если бы я мог вернуть назад эту открытку, я бы ее превратил в сине-белое конфетти.

Селин вынимает бутылку воды из кармана моих штанов-карго. (А Перл еще думает, что эти штаны с множеством карманов совершенно бесполезны! Ха!) Она делает огромный глоток. Очень жарко. Просто жутко жарко. Но ни за что на свете я не напялю эта гадскую панаму с розочками.

— Он что, тебе никогда ничего не рассказывает? Ничего о том, что творилось там?

— Нет. Совсем.

— Митч тоже. Я пробую его расспросить, но он мне отвечает всегда одно и то же: тебе этого знать не надо. А это раздражает, потому что, если бы мне это было знать не надо, я бы и спрашивать не стала. Иногда Митч добавляет, что мне только кажется, что я хочу об этом узнать, а на самом деле знать мне этого не надо. Ну, и я тогда уже ни о чем его не спрашиваю.

— А я и не пытаюсь.

— Даже не пытаешься?

Селин переспрашивает меня, и я вдруг понимаю, как глупо это звучит.

— В смысле, я знаю, что толку — ноль.

— Кроме одного: брат поймет, что ты хочешь об этом узнать.

— Ну да, кроме вот этого.

— Ну ладно, ты себя не казни так уж. Ты ведь здесь, правда?

Я быстро опускаю глаза и вижу зашнурованные ботинки Селин.

А я уже соскучился по ее босым ногам.

— Слушай, с Митчем мне пришлось научиться разговаривать заново, — говорит Селин. — Пришлось научиться к нему обращаться. Пришлось перестать быть «Туалетной бумажкой» и стать просто Селин.

— Но ты его узнаешь? Он к тебе относится, как раньше? Он относится к родителям, как раньше? Ну, то есть… он похож на того человека, каким был до ухода в армию?

— И да, и нет. — Селин смотрит на меня. — Ты думаешь, Бо стал совсем другим? Он не мог хотя бы немного не измениться. Это неизбежно.

— Мой брат стал другим. Уж это точно. Он выглядит таким потерянным. Знаешь, он умеет жить обычной жизнью. Может явиться к ужину, похвалить еду, чмокнуть маму в щеку, но порой я гадаю, зачем он вообще вернулся. Кажется, он предпочел бы находиться где угодно, только не дома.

— Но он все же вернулся домой.

— Да, знаю. Знаю, он вернулся домой, и мы все благодарны судьбе за это.

— Я не об этом, Леви. Я о том, что он возвратился домой. Он не обязан был возвращаться. Он мог завербоваться по новой. Или где-то с друзьями поселиться. Или где-то еще сам по себе. Но он пришел домой. Он предпочел вернуться домой. А это значит, что он тоже тосковал по вам, и ему, наверное, нужна ваша помощь, чтобы найти обратную дорогу.

Бо превратился в точку. Маленькая фигурка на горизонте. Мы сильно отстали. Я не сомневаюсь: Селин нарочно вынуждает меня идти медленнее, но так я могу идти весь день. Всю жизнь.

Наконец мы догоняем Боаза рядом с магазином. Он какое-то время ждет нас. Снял мою бейсболку «Red Sox» и сидит на краю тротуара с наполовину съеденным сэндвичем и пустой бутылкой от минералки.

Я вхожу в магазин, чтобы купить что-нибудь поесть себе и Селин. Я не знаю, что она любит, поэтому покупаю слишком много. На всякий случай.

Когда я возвращаюсь, Селин сидит рядом с Бо и смеется — он ей что-то рассказывает. Это история про нее, которую Бо слышал от Митча. Селин было три годика, и она пошла в супермаркет с родителями и братом и заблудилась там, когда все стали выбирать себе еду и каждый хотел разное. А ее потом не могли разыскать целый час, а когда охранники привели ее к родителям, у нее на шее был шарф, а еще она взяла солнечные очки и сумочку. И она ужасно удивилась, почему все так сильно огорчены.

«Где ты была?» — спросили у девчушки. «Ходила за покупками!» — ответила она.

— С тех пор я не большая любительница ходить по магазинам, — признается Селин. — Пожалуй, это не так уж весело, когда в самом деле надо платить за то, чего хочешь.

В этой сценке у входа в мини-маркет есть много такого, что повергает меня в шок.

Боаз знает Селин. Он про нее знает кое-что, чего не знаю я. У него есть истории. Он помнит, как рассказывать истории. Он может быть обаятельным. Он этого не утратил. Он до сих пор умеет заставить окружающих улыбаться. Люди могут находиться рядом с ним и чувствовать себя легко и просто. Беспечно. Посмотреть хотя бы на Селин.

А я стою как дурак с пакетами, доверху набитыми упаковками с едой, и этой еды слишком много.

— Твой брат, — говорит Бо. — Он хороший мужик.

Селин смеется:

— Мужик? У него в комоде до сих пор лежит пижама со Спайдерменом, и я знаю, как он боится щекотки.

Я кладу мои покупки на тротуар:

— Кушать подано, барышня. — Я отвешиваю Селин легкий поклон. — Я постарался охватить все основные виды продуктов.

Девушка съедает гораздо больше, чем я мог себе представить, — в