этот проступок будут считать именно тебя. Тебе потом сидеть в изоляторе, а не ей, понимаешь ты или нет, — Капитан ходит из угла в угол, меряет кабинет шагами. Прошло только семь минут, но так медленно, будто целая вечность. — Не факт, что мы сможем ее вылечить, потому что она сама никогда не признается в своей болезни!

— Мелисса и Скала узнали симптомы, — глухо отвечает Ветер, по-прежнему глядя в пол. Он выглядит напряженным, от чего уголок губ нервно дергается. — Да и вам, Капитан, они хорошо известны. Объективно у нас есть причина выгнать ее с базы. Но сейчас мы не можем этого сделать. Или вы предлагаете бросить ее здесь, сейчас, когда физически нельзя оставаться на базе?

— Это единственное, что меня останавливает от кардинальных мер!

Ветер глубоко вздыхает. На мгновение сжимает виски двумя пальцами, а потом тихо произносит:

— Я готов взять за нее ответственность.

— Ты и так за нее отвечаешь, герой!

— Вы не поняли, — в голосе наставника звенят стальные нотки. — Я готов поручиться, что она выживет и станет одним из лучших сотрудников. Я лично, — его сухая жилистая ладонь мягко захлопывает крышку планшета, — позабочусь о ней. И если ей снова понадобится лечение, то смогу обеспечить.

Да… Обжегшись однажды, он стал осторожен, даже слишком. Когда так нелепо погибла Юля, Капитан готов был его выгнать к черту: справедливости ради, Ветер и сам страшно винил себя, но все казалось, что он недостаточно наказан жизнью. Совершенно неопытный мальчишка взял на себя руководство отрядом и на первом же задании потерял такого хорошего, сильного члена команды. С тех пор начальник недолюбливал и Ветра, и его напарника Фауста, некогда такого же амбициозного и рвущегося в бой, и хотя время показало, кем стали прежние ребята-новички, давняя ссора, как старый нарыв, засела глубоко в сердце. Уже пятнадцать лет Ветер служил не только инженером-техником, но и наставником, и за это время в его отрядах не погиб никто. Он потерял своего родного человека, но сумел уберечь других. И наверняка сумеет еще не раз.

— Откуда такое рвение? — по привычке скептически хмыкнув, Капитан приглаживает лысину. Ветер, наконец, поднимает голову, и взгляд его серых глаз на удивление тверд и спокоен.

— Просто я ее дядя.

Мысль 20

На мгновение даже отдаленный вой сирены замирает. Из рук начальника базы падает стакан, но предупредительный робот-помощник ловко подхватывает его самоудлиняющейся клешней. Капитан медленно делает глоток, возвращается от окна к столу и внимательно смотрит на Ветра, который, в свою очередь, сам когда-то был его учеником. Наставник бледен, на седеющих висках поблескивает испарина, губы сжаты в тонкую ниточку:

— Позвольте, я сяду, — не сдержавшись, зажимает правой рукой левое плечо.

— Садись, — Капитан кивает в сторону откидного стула. — Что, больно?

— Переживу.

— Снимай.

Тяжело вздохнув, Ветер стаскивает насквозь грязную, промокшую и испачканную кровью рубашку. Вокруг раны — ожог, темное красное пятно. Поискав во вторичном отделе медицинского несессера, Капитан закрепляет на его руке небольшой диск с механизированным пинцетом и включает. Игла впрыскивает обезболивающее, спустя секунду-другую тонкие кончики пинцета ловко извлекают пулю. Замораживающий пластырь, с хирургической точностью отмеренный и отрезанный встроенным механизмом, мягко ложится на обожженную кожу и обхватывает плечо.

— Поменьше двигай рукой. Одевайся. Скажешь ей, что ли?

Неуклюже натягивая рубашку одной рукой и с трудом попадая в рукава, Ветер долго молчит, задумчиво и отстраненно глядя в пол. Сирена за стеной снова взрывается диким воем, и он, вздрогнув, запоздало качает головой.

— Почему?

— Не хватало еще, чтобы она ко мне привязалась.

— Ты сам позволяешь ей это. Подпускаешь так близко, как не подпустил бы никого чужого. Ты для нее уже больше, чем просто наставник.

Ветер обреченно кивает. Самые близкие уходят самыми первыми, и прощаться с ними больнее всего, потому что к родным крепче всего привязано сердце. Он знает, что значит терять близких, и теперь, отыскав последнего родного человека, попросту боится снова позволить себе любить. Оглядывается на часы:

— Меня ждут…

— Подождут. Лучше скажи, как догадался.

— Сложил два и два, — снова хмурая тень скользит по усталому лицу, и отблеск вспышек за окнами лишний раз освещает бледность. — У ее деда фамилия Васильев. Я как узнал, сразу задумался. Значит, у матери девичья такая же. Сведения о ней открыты, ее зовут… звали Наталья. Наташа Васильева — старшая сестра моей жены Юли. Я хорошо знал ее. Они поссорились, потому что она не хотела отпускать Юлю со мной на базу. Так и не помирились. А когда мы уходили, у Наташи уже был сын и трехлетняя дочка. И звали ее так же, как Тишу. Я ее, мелкую, на плечах катал, — как обычно, улыбки не выходит, но в голосе Ветра явственно слышится тепло.

Капитан не отвечает, молчит, подперев кулаком подбородок и глядя в сторону. От наставника не укрывается плохо спрятанная печаль в глазах за яркими зелеными линзами, однако он не смеет ничего спросить. Всем известно, что у Капитана за плечами своя история, только подробностей никто не знает. Да и надо ли оно? Все несчастные, сломанные судьбы чем-то похожи.

— Понял. Иди, — наконец глухо произносит начальник, по-прежнему не глядя в сторону Ветра. — Береги ее. И вообще… всех своих.

— Спасибо.

* * *

Мне кажется, что проходит целая вечность между тем, как я собираю вещи и иду на перемирие с Сойкой, и тем, как наш наставник наконец-то спускается в фойе. Мы остались последними, все уже погрузились в аэромобили по отрядам и улетели. Мелисса забрала раненого Прометея к себе в машину, а над временно осиротевшим отрядом назначила старшим парня с последнего курса. На базе остались только мы и начальник, который, как настоящий капитан, покидает свой корабль последним.

Ветер открывает шлюз личной ключ-картой, пропускает нас вперед.

— Двигаемся быстро и очень осторожно. Никто не знает, как поведет себя Грань в следующую секунду.

На взлетной полосе стоят два последних аэромобиля: наш и начальника. Однако тот срывается с места раньше, чем я успеваю разглядеть его цвет, и сразу же база будто бы умирает, отключается полностью. Один за другим темнеют этажи, блокируются шлюзы, опускаются шторки иллюминаторов, выключаются сирены и светодиоды. Лес погружается в тишину и темноту, только отдаленный гул нарушает жутковатое безмолвие, и золотистые искры то вспыхивают, то гаснут в полусотне метров. Уже можно разглядеть невооруженным глазом, как Грань, протянутая в ста с небольшим метрах от базы, рушится, тает на глазах, как тонкая ледяная стена, обожженная близким костром. Золото шипит, искрится и стекает в снег, прожигая черные