Он глушит мотор и выходит. В аэромобиле пахнет дымом, антифризом, одеколоном. На несколько секунд наступает подозрительная тишина, а потом ее разрывают чужие голоса, крики, грохот пальбы. Сквозь дым, снег и слепяще яркий свет от разрушенной Грани ничего не видно, и как мы ни стараемся вглядеться в полуразбитое лобовое стекло, все безуспешно.

Неожиданно двери с обеих сторон распахиваются настежь, так что у одной даже отлетает верхнее крепление. Мы синхронно шарахаемся вглубь, падаем друг на друга, вжимаемся в кресла, но из-за дымовой и световой завесы, будто из ниоткуда, материализуются фигуры бойцов в белых защитных гермокостюмах с оружием наперевес. Мы не понимаем, люди это или нет: на их головах надеты шлемы с внутренним дисплеем, на правом плече у каждого зафиксировано некое подобие связного браслета, только с крупным экраном. Из динамиков доносятся приглушенные неясные голоса, но сквозь шум и треск помех разобрать слова сложно.

Я сижу с краю, и даже попытка слиться с креслом не спасает: меня вытаскивают первой. Бесцеремонно, одной рукой за капюшон штормовки, как провинившегося котенка, выдергивают из теплого безопасного салона и швыряют в снег. Рядом, вскрикнув, приземляется Сойка: с нее сорвали снежные очки и шапку и силой развернули лицом к свету.

— Девчонка! — единственное слово, которое нам удается разобрать в общем шуме.

— Эта тоже! — тяжелый сапог толкает меня в спину. — Оставить?

— С чего бы? — отзывается грубый голос в динамиках прямо у меня над головой и тут же перетекает в глухой вскрик и ругань. Изловчившись, я оборачиваюсь и вижу, как Часовщик с оторванным рычагом аэромобиля бросается в нашу сторону, бьет обидчика наотмашь — и тут же падает на колени, остановленный ударом приклада. Десантник заламывает ему руку за спину, лицо нашего инженера на миг искажается болью.

— По ногам! — кричу ему, вспоминая тренировки и наглядную демонстрацию, как освобождаться из самых безвыходных положений. “Найди у меня слабое место” — сказал когда-то Ветер. У сидящего на земле человека единственный возможный выход — подставить подножку или подкосить ударом под колени. Часовщик пытается послушать моего совета, но тщетно, и я вдруг чувствую, как в затылок упирается что-то холодное и твердое, а сзади предостерегающе раздается короткий щелчок предохранителя.

— Еще один звук, и ты мертва, — доносится глухой голос из-под безликого шлема. С меня срывают куртку, руки оказываются скованы за спиной железными браслетами. При малейшей попытке вырваться они так больно впиваются в запястья, что я больше не рискую шевелиться.

Краем глаза вижу, что Сойка тоже без куртки лежит совсем рядом. Ее губы страдальчески приоткрыты, густые кудряшки разлетелись по снегу, и на белом шарфике расплывается темное пятно. На руках у нее такие же браслеты, а на кровь никто не обращает внимания. Часовщик уже не сопротивляется, балансируя на краю сознания, Север после короткой неравной драки покорно лежит ничком, и солдат в белой форме удерживает его, как меня — дулом винтовки в спину. Я злюсь на него, хотя и не время сейчас: он сдался почти сразу, испугался, что пристрелят, и позабыл все приемы, которые на тренировках выполнял с закрытыми глазами.

В панике осматриваясь, не могу понять, где Варяг и Ветер: наставник вышел первым и больше мы его не видели, а Варяг всю дорогу провел в багажном отделении. Может быть, он не смог или просто не стал выбираться, услышав стрельбу? Странный поступок для него, такого благородного и честного. Трусливо спрятаться и переждать опасность — не в его стиле, но тем не менее его и Ветра нигде не видно. Командир отряда десантников осматривает наш поврежденный аэромобиль, зачем-то стучит по разбитым стеклам, а потом закидывает в салон продолговатый предмет, и тут же лес вздрагивает от страшного грохота, а свет, и без того яркий, усиливается от пламени взрыва. На мгновение я ослепла и оглохла, но вскоре чувства возвращаются. И вместе с ними — панический страх: что, если Варяг и правда просто не сумел выбраться? Невозможно… И где, в конце концов, Ветер? Он ведь не мог нас бросить!

Мысль 21

Впрочем, мой вопрос недолго остается без ответа. Как только облако от взрыва рассеивается и от аэромобиля остается лишь горящая груда железа, я вижу, как из снежной темноты среди деревьев выходят трое. Вернее, двое идут, а третий… Отвожу глаза, не в силах смотреть. Но даже со скованными за спиной руками и в изорванной, перепачканной кровью рубашке, Ветер сильнее их обоих, я знаю.

Его злой пристальный взгляд скользит по сторонам, и, увидев всех нас, наставник тоже раздосадованно хмурится и опускает голову. Мы не справились… “Силы неравны, шансы слишком малы” — это выглядит трусливой отговоркой. Мне уже холодно стоять на коленях в снегу, ноги коченеют, немеют скованные руки, автомат у затылка не придает уверенности. Сойке еще хуже, и я переживаю, как бы она не заболела после такого: поднимать ее, возвращать куртку и перевязывать рану никто не собирается.

Снова рядом слышатся механизированные голоса и писк связных браслетов: очевидно, их средства коммуникации похожи на наши, только более усовершенствованные. Один из десантников, очевидно, командир остановившего нас отряда, разговаривает по связной голограмме, и с моего ракурса можно увидеть подсвеченный голубым рабочий офис, кабинет в котором сплошь усеян разнообразными дисплеями и датчиками, и половину лица человека за монитором. Похоже, здесь, за Гранью, тоже есть некая база или центр.

— Застали отряд Цитадели, пять человек, — сообщает командир в микрофон, встроенный в шлем. — Возможность отступления ликвидирована.

— Принято, возвращайтесь, — коротко отвечает начальник и останавливает связь. Командир включает налобный фонарь, прикрепленный к передней части шлема, и жестом приказывает всем следовать за ним. Нас рывком поднимают с колен и подталкивают вперед. Я иду медленно — ноги совсем замерзли и еле двигаются, — но сама. Сойку один из солдат бесцеремонно перебросил через плечо, не обращая внимания на ее болезненные стоны. Мальчишки идут рядом, не глядя на меня, Ветер — впереди, прихрамывая. В последний раз оглядываюсь на выжженную поляну в надежде увидеть Варяга или хотя бы намек на его присутствие, но сзади остаются лишь обломки сгоревшего аэромобиля. И я даже не предполагаю, что лучше: оставаться в спокойном неведении или знать правду, какой бы горькой она ни была?

Идти не приходится долго: Грань протянута гораздо ближе к местной базе, чем к нашей. Под железными браслетами сильно нагреваются мои часы, буквально кричат об угрожающей опасности, но и