«третьей империи». Другие мемуаристы и историки показали, что с ходу в это время Берлин взять было невозможно. Войска Красной Армии в наступлении от Вислы до Одера израсходовали свои боевые запасы, их коммуникации были сильно растянуты, противник обладал еще значительными силами, он готовил контрудар по правому флангу советских фронтов. Всего этого не учитывал Чуйков. Мемуары полководцев обогатили наши знания боевых действий Красной Армии. Другие группы мемуаров, хотя и сравнительно малочисленные, проливали новый свет на некоторые стороны экономической, дипломатической истории войны, раскрывали важные моменты руководства войной.

Тем не менее воспринимать любые мемуары как истину в последней инстанции нельзя, хотя бы потому, что и после их написания становятся известными еще закрытые вчера документы, выходят в свет новые исследования. Науке давно известно, что все мемуары субъективны. Ученые, мемуаристы, писатели каждый по-своему отражают историю. Никто из них не может заменить друг друга. Мемуарная литература никогда не заменит научной, поскольку участник или наблюдатель события, какую бы роль он в нем не играл, не может охватить всей картины в целом. Никто из грамотных мемуаристов, естественно, не стремился и не мог стремиться к этому, поскольку они видят лишь одну сторону события. Как правило, нельзя судить о человеке по тому, как он сам о себе думает. Невозможно, например, составить представление о деятельности Ставки или Генерального штаба исключительно по воспоминаниям Г. Жукова, А. Василевского, С. Штеменко. Нужны другие, не зависимые от названных мемуаристов источники. Это ничуть не «бросает тень» на полководцев, в чем поспешил кое-кто обвинить историографов. Здесь воспроизводится азбучное правило исторического источниковедения.

Мемуарист связан симпатиями с описываемыми им лицами. Он сам несет ответственность перед историей и излагает ее в выгодном для себя свете, подчас невольно. Многие авторы в момент написания своих воспоминаний оставались под сильным влиянием ложных пропагандистских трафаретов прошлых лет. Так можно объяснить нередкие проявления конформизма в мемуарах Эренбурга «Люди, годы, жизнь». Часто на них оказывает давление нынешняя политическая конъюнктура, и авторы не могут написать, по крайней мере, опубликовать правду. По этим причинам, а также вследствие ненадежности человеческой памяти разные издания книг одних и тех же лиц подчас бывают различными. В случае с воспоминаниями о Сталине необходимо иметь в виду, что всех своих политических и военных приближенных он подбирал, как правило, по принципу личной преданности. И это не могло не отразиться на мемуарах. Может быть, наиболее ярко это прослеживается в книгах его любимцев — Штеменко, Устинова. Крупицы жестокой правды пробиваются в книге Штеменко, например, вопреки доминирующему желанию автора представить своего высокого благодетеля в лучшем свете.

Мемуары советских полководцев, особенно такие, как книга Жукова, в течение десятилетий находятся вне критики. Необходимо подчеркнуть, что эта книга занимает центральное место среди мемуаров. Она выдержала наибольшее число изданий, широко известна в стране и за ее рубежами. В большой мере ее популярность объясняется тем, что автор в течение нескольких военных лет занимал пост заместителя Верховного Главнокомандующего. Сыграли роль и те обстоятельства, что Жуков после войны был понижен в должности, а после нового взлета окончательно отстранен от дел, как полагают некоторые, необоснованно. Общественное мнение, как правило, неравнодушно к гонимым, юродивым и т. п. Лишь в последние несколько лет в прессе появились критические замечания, сведения о том, что часть мемуаров писали не сами участники войны, а так называемые «белые рабы» — писатели, литобработчики, адъютанты. Сам Жуков, по словам А. Миркиной, редактора его «Воспоминаний и размышлений», говорил о трудностях при написании своей книги: «При Сталине была одна история, при Хрущеве — другая, сейчас — третья». Миркина отмечает, что и у Жукова, типичного сына своей эпохи, был «внутренний цензор». Он считал, что «о многом еще говорить преждевременно». Это, по меньшей мере, спорно: в нормальных условиях анализ просчетов лидера любого ранга нужен много раньше — непосредственно в ходе войны. Напомним, что Жомини, например, в начале XIX в. писал об ошибках известных политиков и военных того времени вполне открыто. То же самое необходимо сказать об Энгельсе, выступавшем во второй половине прошлого века в качестве военного историка.

Миркина свидетельствует: «Под влиянием времени (точнее: М. Суслова, бывшего секретаря ЦК КПСС, ярого противника издания книги Жукова) самим Жуковым смещались акценты и в характеристике И. Сталина, и в степени подготовки нашей к войне, и в ряде других моментов». Мы находим выражение «смещать акценты» весьма слабым. Речь идет о фальши. Так, по требованию тогдашнего генсека, поступив достаточно беспринципно, Жуков изобразил в книге вымышленное свое желание «посоветоваться» с полковником Брежневым во время нахождения в 18-й армии. Это выглядит, по меньшей мере, смешно. Василевский отмечал, что «многие из нашего брата мемуаристов» охотно отходят от суровой правды истории в угоду всяким веяниям. Писатель В. Карпов отмечал: «…Существовали редакторы, правщики, консультанты. Во всех мемуарах они свой след оставляли. Иногда это был след мужества, а иногда и трусости». Аналогичная с Жуковскими мемуарами обработка была осуществлена, например, и с воспоминаниями маршала авиации Е. Савицкого. В этом отношении показательны и свидетельства С. Микояна о редактировании работ его отца Сусловым, а также свидетельство писателя В. Солоухина о том, как сотруднику одной из военной газет было поручено «организовать» (т. е. написать самому!) статью крупного военачальника и лишь потом заполучить его подпись[148].

Попытки бывшего директора агентства печати Новости (АПН) В. Комолова объявить несушествовавшей такую практику работы с автором представляются несостоятельными. Как можно отрицать, например, наличие не вошедших в мемуары Жукова и опубликованных позднее его статьи «Битва под Москвой», записки «Коротко о Сталине»? И главное: при публикации 10-го издания «Воспоминаний и размышлений» было официально объявлено, что в него вошло то, что по цензурным соображениям было в свое время изъято. К сожалению, и это издание далеко от хорошей «научной формы». Как показал Павленко, глава о Ставке, оставшаяся в книге, написана не известно кем, только — не Жуковым. Нам предстоит еще разгадать многие загадки этих воспоминаний. Восстановить изъятое — это еще не означает сделать текст адекватным оценкам маршала и тем более — действительности. Остались, например, слова о сомнительно быстром освоении Сталиным сложнейшей науки управления войсками, легко принятые на веру многими читателями[149].

Оценка сталинского руководства в различных трудах Жукова неоднозначна. Она отражает противоречивое отношение самого автора к Сталину, вознесшему его на второй после «Великого Полководца» военный пост, а потом поручившего его «попечению» Берии. Характерно, что Жуков придает чрезмерное внимание тому, как «Верховный» относился к его — Жукова — мнению. Получается так: лишь «прислушиваясь» к Жукову, Сталин действовал