высказал убеждение в том, что захват Москвы и всей территории СССР до Волги не будет еще означать катастрофу Советского государства. Этот видный специалист по военной экономике подтвердит свою мысль в октябре 1941 г.: «Даже если Горький и Баку будут оставлены, положение русских все еще не будет катастрофическим». Известный германский дипломат Э. Вайц-зекер отвергал тезис о том, что поскольку Москва образует экономический, политический и духовный центр СССР, постольку ее захват разорвет взаимные связи, и страна капитулирует. Он считал, что СССР, опираясь на свои азиатские области, «сможет продолжать войну в течение непредвиденно длительного времени». Эту мысль разделяли и другие влиятельные представители германского руководства. По мнению фельдмаршала Ф. Паулюса, захватом Москвы нельзя было «добиться победоносного исхода войны». Ведущие германские специалисты по истории второй мировой войны также пришли к выводу, что утрата Москвы, Горького, Баку не означала бы для СССР полного поражения. Он сумел бы продолжить сопротивление, опираясь на промышленные районы Урала и Сибири. Оппоненты возразят: а Япония? Напомним, что она окончательно избрала южный, но не северный вариант своей агрессии много раньше — под влиянием Смоленского сражения, означавшего один из первых серьезных провалов германской стратегии. Японцы были надолго скованы очень серьезным противником — США, силы которых постоянно возрастали[141].

Аналогичные альтернативы были и в ходе Сталинградской битвы. Учитывая цену, заплаченную за оборону Сталинграда и малых участков его территории, нужно ли было их удерживать, естественно, имея в виду при этом и интересы будущего контрнаступления? Какое развитие получили бы события в районе Сталинграда, если б на них не оказывали влияние престижные соображения Гитлера и Сталина и вытекающие из них категорические требования «ни шагу назад», «удерживать каждый дом» и т. п.? Был ли целесообразным предложенный генералом В. Зейдлицем (один из корпусных командиров в армии Паулюса, впоследствии — руководитель Союза немецких офицеров, примыкавшего к движению «Свободная Германия») еще в первые дни окружения прорыв войск вермахта из Сталинградского «котла»?

Многочисленные альтернативы сформулированы, в той или иной мере исследованы также в западной историографии. Назовем некоторые из них. Учитывая его решающее воздействие на формирование тактики вермахта «держаться любой ценой», было ли целесообразным требование о безоговорочной капитуляции с точки зрения интересов противников Германии, в конечном счете — всего человечества? Как известно, этот принцип был сформулирован на конференции в Касабланке в январе 1943 г. руководителями США и Великобритании, позднее к нему присоединились СССР и другие участники антифашистской коалиции[142]. Очень важная альтернатива сформулирована в следующей фразе Р. Кюнля: «Откуда народы Советского Союза взяли силы, чтобы осуществить то, что казалось совершенно немыслимым? Это вопрос, над которым стоит задуматься. Трудно себе представить, как пошло бы дальше развитие европейских народов, если бы народы Советского Союза не нашли в себе силы и фашизму удалось установить свое господство над Европой»[143].

Военными историками не разработана также проблема случайности в войне 1939–1945 гг. В официальной историографии господствует фаталистическая тенденция, исключающая роль случая в развитии военных событий. Утверждают, например, что победа СССР была предопределена преимуществами социального строя, установленного в СССР. В действительности в ходе войн случайность определяет не только судьбы отдельных людей (почему, например, однополчанин одного из авторов книги при разрыве мины погиб, а он, находясь рядом, отделался легким испугом), но и исход операций. Так, при планировании контрнаступления под Сталинградом в Генеральном штабе опирались на ошибочные (заниженные) сведения о количестве фашистских войск в предполагаемом «котле». Можно с уверенностью сказать, что Сталин не решился бы окружать противника равными силами. Эта ошибка была, однако, с лихвой компенсирована другой случайностью. Гитлер категорически запретил прорыв окруженных войск, руководствуясь, в числе прочих соображений, ошибочной оценкой возможностей снабжать эти войска по воздушному мосту.

Наблюдается и противоположная фаталистической крайность. Представляют, что исход Московской битвы как некоей небольшой операции или отдельного боя зависел от возможности ввести в дело «последний батальон». По Гефтеру, ее исход в роковые минуты зависел от возможности закрыть «дыру» в линии фронта небольшими группами советских бойцов. Однако в конце ноября 1941 г. в «обстановке чрезвычайно угрожающей» командующий Западным фронтом просил у Ставки не батальон, а «еще не менее двух армий и хотя бы двести танков»[144]. Те, кто считает исход битвы случайным, не учитывают, что немецкое наступление выдохлось еще до начала советского контрнаступления, что Красная Армия, в отличие от вермахта, имела значительные резервы. С полным основанием указывает Василевский на решающее значение того, что удалось своевременно сформировать, вооружить, обучить и перебросить под столицу новые армии.

Антитеоретичность проявляется и в невнимании к историографии, как к истории и теории исторической науки и как к специальной дисциплине, призванной дать ответ, что и как изучено (не изучено) по теме, избранной исследователем. О деградации советской военно-исторической литературы, может быть, лучше всего свидетельствует такое обстоятельство. В 6-томной истории был весьма квалифицированный для того времени раздел по историографии. Составители же 12-томника лишь обещали закончить издание историографическим томом. В действительности отказались от этого. Чиновников не интересовало, что без знания истории изучения войны в СССР и за рубежом ученый, даже самый квалифицированный, обречен блуждать в потемках. Этим людям историография неудобна в принципе. Она сковала бы их произвол. Если бы все достигнутые знания о войне были проверены, если б все положительное и ложное было названо своим именем, казенная бодрость была бы по меньшей мере неуместна, а фальсификация — более очевидной. Часты нарушения логической дисциплины. 12-томник, например, изобилует противоречивыми суждениями, в частности, в оценке характера войны, перелома. Бесконечны повторения в литературе о войне, особенно в юбилейных изданиях. Именитые авторы много раз «раскрывали принципы руководства партии» в годы войны, «природу и истоки героизма». На самом деле эти проблемы как раз менее всего «раскрыты».

С антитеоретичностью непосредственно связано уже упоминавшееся смешение науки с беллетристикой. Некоторые важные проблемы до сих пор остаются на уровне образного осмысления. Живы еще просто догадки и даже слухи военных лет. Таково смешение 2-й ударной армии с «власовской армией». Отставание научной, в том числе и популярной литературы о войне породило нетерпимые явления. В сознании людей через устную традицию укоренились ложные сталинистские стереотипы. Наблюдается своего рода гипертрофированный местный патриотизм, когда в рассказах экскурсоводов, учителей о тех или иных городах или операциях преувеличивается действительное место этих городов в истории войны. От крымского патриота вы можете не услышать о Московской битве. В Волгограде Мамаев курган называют «главным холмом России», забывая, в частности, Пулковские высоты, то есть Ленинградскую битву.

Цензурная политика Сталина и его преемников позволяла, хотя и в