– Пешки, – сказал Филдс. – Мы, люди… Черт бы побрал, Баррис! Мы были лишь пешками у этих двух… Вещей. Они играли нами друг против друга, как неодушевленными предметами. Вещи ожили, а живых людей опустили до ранга вещей. Все вывернулось наизнанку, словно в каком-то ужасающем кошмаре.

Встав в дверях больничной палаты, Рэйчел Питт негромко произнесла:

– Надеюсь, мы сможем очнуться от этого ужасного кошмара. – Неуверенно и робко улыбаясь, она подошла к Баррису и своему отцу. – Я не хочу начинать судебное дело против Таубманна; я подумала как следует и решила, что не стоит.

Ага, подумал Баррис, или удачно подслушала чей-то разговор. Но вслух он ничего не сказал.

– Как ты полагаешь, сколько это займет? – спросил Филдс, пристально глядя на него. – Настоящая перестройка. Не зданий и дорог, а сознаний. С детства в нас вбивали недоверие и обоюдные подозрения; еще в школах начинали ковать это в характерах. За один день от такого не избавиться.

«Он прав, – подумал Баррис. – Будет непросто. И потребуется много времени. Может быть, не одно поколение».

Но главное – что живые элементы системы, люди, уцелели, а механические – нет. Это было добрым знаком, шагом в верном направлении.

Рэйчел Питт напротив него улыбнулась уже менее робко, более уверенно. Подойдя к Баррису, она наклонилась и ободряюще прикоснулась к пластиковой пленке, покрывающей его плечо.

– Надеюсь, что ты скоро поправишься, – сказала она.

Это тоже добрый знак, подумал он.