причинил себе вреда. Пациент побродит, походит по округе, а к вечеру начинает ныть и голосить, чтобы его нашли и спасли. Вот тут мои ребята их под белы рученьки берут и ведут обратно в поселок. Здесь беглецы получают воспитательных розг, согласно договору. Потом идут в баню, чтобы смыть с себя гнус и грязь. Затем ужинают и получают разнарядку штрафных работ на ближайшую неделю. К слову, неделя это добавляется к тому сроку, на который они сюда прибыли. Некоторые особо упрямые на пару месяцев задерживались.

— И прямо никто не смог выйти из леса? — недоверчиво протянула Яблокова.

— Ближе к выходу тропы совсем тонут в трясине, — охотно пояснил Сосновцев. — А еще мы распустили слухи, что там в топях полно призраков.

— Дайте-ка угадаю… — усмехнулся я. — Ваши работники обматываются занавесками и пугают беглецов, которые слишком близко подходят к выходу из леса?

— Мы их так и зовем — занавесочники, — кивнул Михаил Сергеевич. — Одежду эту они отобрали когда-то у каких-то заезжих балагуров. Те приехали к нам в чудных костюмах и просили разрешение разыграть спектакль про йельфоф заморских. Мечами алюминиевыми махали, морды красили и уши клеили. Ну, мои ребятки им шеи намылили и прогнали.

— А ваши работники владеют силой? — осведомился я.

— Почти все они бастарды, — подтвердил мужчина. — А иначе никак! Ведь гости сплошь талантливые. Некоторых приходится усмирять не только розгами и трудом. Мы учим избалованных детишек жизни. Показываем ценность еды, крова и доброго отношения. Некоторые останутся у нас надолго. Другим хватит нескольких месяцев. Но уверяю, мы тут никого не мучаем и не творим непотребства.

— А розги? — хитро уточнила Людмила Федоровна.

— Это условие Синода. Именно Верховный жрец настаивал на телесных наказаниях. Он предлагал ставить клеймо на лопатку, но я смог настоять на розгах, замоченных в рассоле.

— Да вы гуманист, — старательно выговорил Фома.

— Я таким не занимаюсь, — Сосновцев не понял заморского слова и потому нахмурился.

— Он имеет в виду, что вы любите людей, — пояснил я.

— Что есть, то есть, — улыбнулся мужчина и сразу показался немного старше.

Я наконец заметил, что его руки покрыты мозолями, в выгоревших на солнце волосах проступали седые пряди, а загорелое лицо было обветренным и в уголках глаз лучились морщинки, которые частенько появляются у тех, кто часто улыбается.

— Вы могли подумать, что я тут неволю молодежь и творю разные бесчинства… Но видит Искупитель, — он вновь осенил себя священным знаком, — я всего лишь даю людям шанс стать достойными сынами Империи.

— А есть те, кого бы вы не смогли исправить? — уточнил я.

— Есть… — вздохнул мужчина, и между его бровями залегла глубокая складка. — Конечно, мы делаем все, что в наших силах, но бывает и такое, что от нас уходят со злобой в сердце. Правда есть еще один институт, который исправляет всех без исключения…

— Какой же? — живо полюбопытствовала Арина Родионовна.

— Каторга! — просто ответил Сосновцев. — Она исправляет всех. Так или иначе.

Я бы поспорил с хозяином трудового лагеря. Цель каторги была вовсе не в перевоспитании, а в изоляции человека от общества на определенный срок. И я прекрасно знал, каков процент рецидива среди освободившихся каторжников. Виной тому было отсутствие социализации. Бывшие каторжники жили вне общества и часто не могли найти даже самую простую работу. Поэтому и возвращались на старую дорогу. Но спорить с Сосновцевым я не стал, и мы ненадолго замолчали. Неподалеку залаяла собака, следом за этим раздался чей-то смех, а потом кто-то затянул песню. Послышался второй голос, а за ним и третий.

— Славно тут у вас… — улыбнулся Питерский. — А поначалу мне подумалось дурное.

— Вы можете пройтись по поселку и убедиться, что у нас не происходит ничего дурного. Только прошу не подходить к босым ребятам. Это новенькие. Обувь им выдадут только через неделю, а поначалу они работают в столовой. Там им доверяют мыть посуду и готовить еду.

— Они могут быть опасны? — насторожился я.

— Могут захотеть сбежать с вашей помощью. Будут врать или грозить. Рекомендую сразу кликнуть кого-то из работников.

Нечаева тут же поднялась и поправила юбку.

— Я бы размяла ноги, — сообщила она и выразительно посмотрела на Яблокову. — Пройдемся?

— Я с вами, — отозвался Питерский.

Спустя минуту мы остались с хозяином поселка наедине. Сосновцев усмехнулся, бросив на меня испытующий взгляд.

— Вы ведь неслучайно приехали сюда, Павел Филиппович, — сказал он. — Полагаю, кто-то попросил вас выяснить судьбу кого-то из наших гостей?

— Мне и впрямь хотелось с вами встретиться, — согласился я. — Но причина моего визита вовсе не в вашем госте.

— Любопытно, что же вас тогда привело ко мне? — мужчина отпил чай и вернул чашку на стол. Взглянул на меня, с интересом ожидая ответа.

— Надеюсь, вы простите мне эту маленькую хитрость. Я был вынужден искать с вами встречи и воспользовался тем, что моя помощница отправлялась в ваш поселок.

— Не утруждайтесь объяснениями. Вы не сделали ничего дурного. К тому же мне было интересно с вами познакомиться, мастер Чехов. Об адвокате с совестью в Петрограде ходят легенды.

— Только не говорите, что вы верите в слухи, — усмехнулся я.

— Иногда лишь им и стоит верить, Павел Филиппович, — ответил Сосновцев. — Но ведь вы прибыли сюда не для того, чтобы порадовать старика своим светлым ликом.

Я покачал головой, оценив шутку хозяина поселка. Мне вовсе не хотелось говорить с ним о его отпрыске. Что-то мне подсказывало — сыном своим Сосновцев не гордится.

— Речь об Антоне, верно? — посуровел мужчина.

И я кивнул:

— О нем…

Плечи собеседника резко опустились. Михаил Сергеевич пожевал губу, а потом заговорил охрипшим голосом:

— Антон