Но в Сети о них легко позабыть, потому что мы печатаем быстро, переписываемся в перерывах между встречами, нажимаем «отправить» или «опубликовать», не перечитывая и не задумываясь, как наши слова воспримет другой человек. Чуточку больше внимания и осознанности онлайн могут принести огромную выгоду.

РАЗГОВОР «КТО МЫ?»

Краткий обзор

Во время содержательной беседы мы привносим в обсуждение не только самих себя, но и свой жизненный уклад и свое прошлое, семью и друзей, убеждения и отношение к группам людей, которых любим или осуждаем. Иными словами, мы привносим свою социальную идентичность. Многие разговоры касаются этих идентичностей напрямую: какие у нас общие знакомые, как мы связаны друг с другом внутри коллектива, что думаем о своих взаимоотношениях и как они влияют на нашу жизнь. Движения за социальную справедливость и трагические инциденты последнего десятилетия еще раз с болезненной ясностью показали, что неравенство и предрассудки затрагивают жизни многих, и одних в большей степени, чем других. Обсуждать различия важно, если мы хотим выйти за их рамки.

Следующих две главы посвящены социальным беседам и тому, как они могут пройти успешно даже в условиях дискомфорта. В главе 6 мы рассмотрим, как использовать эволюционный инстинкт – доверять тем, кто похож на нас, и не доверять тем, кто не похож, – для установления контактов, даже когда нас разделяют происхождение и взгляды на жизнь. В главе 7 мы обсудим, как поднимать самые трудные темы для разговора (например, о системных формах несправедливости), если более целенаправленно подумать о том, как они должны происходить.

«Нас разделяют не наши различия, – написала поэтесса и активистка борьбы за гражданские права Одри Лорд. – А наша способность их распознавать, принимать и радоваться им». Разговор «Кто мы?» исследует, как социальная идентичность обогащает и нас, и окружающий мир.

Глава 6

Наш мир формируют наши социальные идентичности

Привить антипрививочников

В 1996 году Джей Розенблум окончил медицинскую школу и поступил в ординатуру по педиатрии в Университете Аризоны, уже зная, что начинающие специалисты вынуждены браться за работу, за которую мало кто возьмется. Он получил диплом врача и защитил диссертацию в Орегонском университете науки и здравоохранения, но, став практикующим врачом, большую часть первого года провел, занимаясь рутинными осмотрами младенцев. Каждый день в двери детской консультации врывались встревоженные родители, и Розенблум расспрашивал их о режиме питания и опрелостях, демонстрировал технику пеленания и учил правильно помогать ребенку отрыгивать воздух после кормления.

Не самая приятная работа, зато к концу консультации у него появлялась возможность применить свои медицинские навыки: он назначал, а затем и делал младенцам прививки. Американская академия педиатрии рекомендовала начинать вакцинацию против полиомиелита и коклюша в течение первых трех месяцев жизни, и большинство родителей относились к этому с энтузиазмом.

Впрочем, некоторые родители испытывали опасения. Одни слышали, что вакцины вызывают аутизм, физические патологии или бесплодие. Другие боялись, что прививки – очередная уловка для извлечения прибыли, ослабляющая здоровье детей, чтобы компании могли продавать им больше лекарств. Третьим в принципе не нравилось все, что рекомендует правительство. Розенблум знал, что их опасения ошибочны и иррациональны, хотя и весьма распространены.

«И тогда я пошел к старшему врачу и спросил, что нужно говорить родителям, которые отказываются от прививок? – поделился со мной Розенблум. – И он ответил, просто скажите им: я врач, и мне виднее». Хотя Розенблум и был самым младшим сотрудником клиники, он понимал, что такая стратегия не самая выигрышная. Поэтому в свободное время он разрабатывал буклеты с информацией о том, сколько жизней удалось спасти с помощью прививок, делал копии медицинских исследований и искал обучающие видеоролики. Он рассказывал родителям, как сильно огорчается, когда непривитые дети поступают с опасными для жизни заболеваниями, которые можно было бы предотвратить. Он перепробовал все, что мог, но тщетно. «Чем больше информации я им давал, тем больше они упирались, – сетовал Розенблум. – Иногда я делился с ними своими изысканиями, отправлял их домой, вручив стопку графиков и раздаточных материалов, и родители благодарили меня, а неделю спустя я узнавал, что они перевелись в другую клинику».

Однажды утром пришел отец с двенадцатилетней дочерью, и Розенблум предложил сделать ей прививку. «Ну уж нет! – воскликнул мужчина. – Мы не позволим себя травить! Смерти нашей хотите?» Розенблум не настаивал. «Такого не переубедишь, – сказал он мне. – Вся его самооценка основана на том, что вакцины предназначены для лохов, а врачи либо идиоты, либо в сговоре».

Схожая динамика продолжалась и после того, как Розенблум закончил ординатуру и начал практиковать в Портленде, штат Орегон. Предлагая вакцинацию в течение следующих двадцати лет, он привык выслушивать откровения об опасности инъекций или о теориях заговора. Дошло до того, что даже самые диковинные версии его больше не удивляли. Зато поражало разнообразие противников вакцинации. «Либералы отказываются от прививок, потому что едят только органическую пищу, консерваторы считают прививки произволом правительства, а либертарианцы утверждают, будто Билл Гейтс собирается чипировать людей поголовно. Обычно все они друг друга ненавидят, но чуть дело касается прививок, антиваксеры словно читают одну и ту же методичку».

Исследователей это также поразило. Люди, которые отказывались от прививок, имели мало общего с типичными приверженцами теорий заговора, слетающими с катушек после посещения маргинальных веб-сайтов или под влиянием чудаковатых родственников. Скорее их отказы вызывало безропотное принятие вакцин обществом. Когда ученые занялись психологией противников вакцинации, многие пришли к выводу, что антагонизм антиваксеров отчасти связан с социальной идентичностью – нашими представлениями о себе, сформированными на основе групп, к которым мы принадлежим, людей, с которыми дружим, организаций, в которых состоим, и историй, которые принимаем или отвергаем.

* * *

В предыдущей главе рассматривается сложный разговор (дискуссия об оружии), в котором участвовали люди, разделенные идеологическими и политическими убеждениями. Установлению контакта препятствуют и другие, не менее серьезные различия, проистекающие из нашей социальной идентичности, из того, какими нас видит общество и какими мы видим себя. Эти различия – и конфликты – могут возникнуть из-за того, что я черный, а ты белый, или я транс, а ты цисгендер, или я иммигрант, а ты нет. В подобных ситуациях для установления контакта необходим другой подход, нечто большее, чем петля понимания или доказательство того, что мы хотим понять собеседника.

Как говорится в одном учебнике по психологии, социальная идентичность – это «наши представления о самих себе, которые возникают из осознания своей принадлежности к социальным группам на основе ценностного и эмоционального значения, придаваемого нами этой принадлежности». Наша