Подвиг отказников — а их уже больше тысячи, и более 250 из них отбывают наказание, — не продемонстрировал нам никаких других способов примирить Израиль и Палестину, кроме как расформировать поселения. Действия этого героического меньшинства никак не помогают крайне необходимым реформам и демократизации Палестинской администрации. Их позиция не уменьшит религиозный фанатизм и расизм в израильском обществе и не воспрепятствует распространению яда антисемитизма в оскорбленном арабском мире.

Они просто сказали: хватит. Или: всему есть предел. Еш Гвуль.

Они показали нам пример сопротивления. Неповиновения. За такое всегда будет положено наказание.

Никто из нас не переживал того, через что проходят эти мужественные солдаты, многие из которых сейчас в тюрьме.

Выступать за мир сейчас в этой стране — значит просто подвергаться насмешкам (как на последней церемонии вручения премий «Оскар»), оскорблениям, бойкоту (так, крупная сеть радиостанций отказывается ставить песни Dixie Chicks[24]); короче говоря, навлечь на себя обвинения в непатриотизме.

Нация лозунгов «В единстве сила» и «Победитель забирает всё», США — это страна, которая приравняла патриотизм к консенсусу. Токвиль, всё еще величайший эксперт по Соединенным Штатам, отмечал поразительный уровень единомыслия в новой тогда стране; следующие 168 лет только подтверждали его наблюдение.

Иногда, особенно при нынешнем радикальном курсе американской внешней политики, кажется неизбежным, что национальный консенсус о величии Америки, иногда доходящий до необычайных высот триумфального самовосхваления, должен был однажды привести к войнам вроде нынешней, войнам, которые одобряет большинство населения, убежденного, что Америка имеет право и даже долг господствовать над миром.

Обычно о людях, поступающих согласно принципам, говорят, что они находятся в авангарде восстания против несправедливости.

Что, если это не так?

Что, если зло нельзя остановить? По крайней мере в ближайшей перспективе. А ближайшая перспектива может быть — и будет — очень долгой.

Мое восхищение солдатами, воспротивившимися службе на Оккупированных территориях, так же сильно, как убеждение, что их взгляды еще не скоро станут общепринятыми.

Но сейчас, по понятным причинам, меня мучает, что их принципиальный поступок не изменит очевидного распределения сил, не изменит циничной несправедливости и кровожадности государственной политики, преследующей в качестве цели не мир, но безопасность.

У силы оружия своя логика. Если ты совершаешь акт агрессии и тебе сопротивляются, то внутренний фронт легко убедить, что военные действия необходимо продолжать. Раз уж твои и войска там, то их нужно поддерживать. Становится неактуальным вопрос, почему вообще войска там оказались.

Солдаты находятся там, потому что на «нас» нападают или «нам» угрожают. Неважно, что мы напали на них первые. Теперь они сражаются с нами и убивают наших людей. «Неправильно» воюют. Ведут себя словно «дикари», как в нашей части мира любят называть людей в той части мира. Их «дикарские» и «незаконные» поступки дают новые оправдания новым актам агрессии. И новый стимул подавлять, подвергать цензуре и преследованиям тех граждан, кто противостоит агрессивной политике своего правительства.

Не будем недооценивать силу того, чему мы противостоим.

Почти для каждого человека мир — это то, над чем у нас нет практически никакой власти. Здравый смысл и инстинкт самосохранения говорят нам приспосабливаться к тому, что мы не можем изменить.

Нетрудно понять, каким образом некоторых из нас убеждают поверить в оправданность, необходимость войны. Особенно если это война, сформулированная как ряд небольших, узконаправленных военных операций, которые действительно помогут достижению мира и безопасности; если это агрессия, заявленная как кампания по разоружению — разоружению врага, которое мы признаем, но это разоружение, увы, требует от нас применения несоразмерной силы. Вторжения, которое официально называет себя освобождением.

Насилие войны оправдывают как возмездие. Нам угрожают. Мы защищаемся. Те, другие, хотят нас убить. Мы должны их остановить.

И отсюда уже: мы должны остановить их раньше, чем они воплотят в жизнь свои планы. А поскольку те, кто хочет на нас напасть, прячутся за спинами гражданских, мирную жизнь ни в каких ее проявлениях мы щадить не обязаны.

Неважно, что мы очевидно не равны в силах, в деньгах, в огневой мощи — да и просто в численности. Сколько американцев в курсе, что население Ирака — 24 миллиона, половина из которых — дети? (Население США, как вы помните, насчитывает 290 миллионов). Не поддерживать тех, кто находится под вражеским огнем, кажется изменой.

Вероятно, в некоторых случаях угроза реальна.

В таких обстоятельствах носитель моральных принципов будет похож на человека, который бежит рядом с едущим поездом и кричит: «Остановитесь! Остановитесь!»

Можно ли остановить поезд? Нет, нельзя. По крайней мере не сейчас.

Испытают ли те, кто едут в поезде, соблазн выпрыгнуть из вагона и присоединиться к тем, кто на земле? Может, кто-то испытает, но большинство — нет (уж точно не раньше, чем у них появится ворох новых страхов).

Драматургия «действий из принципа» говорит нам, что не нужно думать о том, насколько наши действия целесообразны и можем ли мы рассчитывать на конечный успех нашей стратегии.

Действовать из принципа, говорят нам, — само по себе хорошее дело.

Но это всё еще политический акт в том смысле, что ты делаешь это не для себя. Ты делаешь это не просто для того, чтобы поступить правильно или очистить совесть; уж точно не для того, чтобы своими действиями достигнуть какой-то цели. Сопротивление — это акт солидарности. Солидарности с другими принципиальными и несогласными — здесь и не только. В настоящем. В будущем.

Когда Генри Торо в 1846 году сел в тюрьму за то, что отказался платить подушный налог в качестве протеста против американской войны с Мексикой, он едва ли остановил эту войну. Но резонанс от этого самого безобидного, короткого срока заключения (одна-единственная ночь в тюрьме) не прекращал вдохновлять принципиальное сопротивление несправедливости всю вторую половину ХХ века вплоть до наших дней. В 1980-х годах движение за закрытие Невадского испытательного полигона, ключевой локации в гонке ядерных вооружений, провалилось; протесты никак не повлияли на работу полигона. Однако оно напрямую повлияло на формирование протестного движения в далекой Алма-Ате, которое в конечном счете привело к закрытию главного советского испытательного полигона в Казахстане. Активисты открыто ссылались на невадский протест против использования атомной энергии и выражали солидарность с коренными американцами, на чьих землях построили Невадский испытательный полигон.

Высокая вероятность того, что твой акт сопротивления не остановит несправедливость, не должна удерживать тебя от действий во имя того, что ты искренне и рефлексивно ощущаешь как лучшие интересы твоего сообщества.

Отсюда следует: быть притеснителем — не в лучших интересах Израиля.

Отсюда следует: быть сверхдержавой, способной