на всякий случай перестала разговаривать с моей бабушкой, которая хотя и не была врачом, но занималась таким подозрительным делом, как продажа билетов в театральной кассе. Увидев, что происходит, тетя Клава публично заявила в коммунальном коридоре в присутствии Алевтины и моей бабушки, что она не верит, что все евреи до одного были виноваты в использовании крови христианских младенцев, и что это была фашистская пропаганда. После этого Алевтина испугалась и стала опять болтать с моей бабушкой в коридоре, по крайней мере когда Клава была рядом.

Идеологическая и классовая борьба продолжалась в этой сравнительно дружной коммуналке вплоть до 1970-х годов. Клавина дочка Галя сушила свои перуанские трусики, которые привозил ей из-за границы ее вечный жених Никита, на веревке Александры Ивановны, обвиняя ее в империалистическом отношении к общественным местам; Никита, напившись, обзывал Генриетту Генриховну немецкой свиньей и жидовкой (на всякий случай), спрашивая, что она делала в 1941 году. Каждая коммуналка имела свои мифы и свой фольклор. Рассказывали, например, о том, что у Гали были незаконные дети, которых она завела в молодости с главой одной из развивающихся стран (имя его всегда умалчивалось), говорили также, кто на кого стучал, и кто стучал на тех, кто стучал раньше, и на кого на самом деле следовало бы настучать. В 1990-х в коммуналке появились новые жильцы, крымские татары и лимитчики, обживающие оставленные комнаты старых квартир.

Можно написать историю России как историю огромной коммунальной квартиры со всеми ее загадками и секретами. Старая Глебовна рассказывает историю повседневной жизни при русском императорском дворе с точки зрения человека, подметавшего лестницы и моющего полы, – кинематографическая перспектива, достойная Эйзенштейна. Совсем другая история могла бы быть написана о том соседе, который сообщил о монархических симпатиях Глебовны на партийном заседании жилкомитета, а потом отобрал ее жалкую комнатушку на то время, пока она находилась под следствием. Но самая необыкновенная история, рассказанная мне Галиной Павловной, соседкой моей приятельницы в одной из коммуналок на Петроградской, особенно потрясла меня. В ней рассказывалась альтернативная советская история, героем которой были не Ленин и Сталин, а террористка Фанни Каплан. Мне рассказали, что последние десять лет Галина Павловна твердила одну и ту же историю, но ни один из соседей не хотел ее слушать. «На это потребуется не любитель, а специалист», – сказала мне моя подруга.

В 1938 году, работая буфетчицей на корабле, уезжавшем в Магадан, Галина увидела Фанни Каплан, через 20 лет после ее «так называемого» расстрела. «Я молодая была, а мне говорят, ты что, не знаешь, это же Капланка, та, что в Ленина стреляла»174. На корабле эту женщину по фамилии Каплан изнасиловали. (Была ли она той самой Каплан, осталось загадкой.) «Вот вы мне не верите, мне никто не верит, а подумайте, убей она Ленина, все повернулось бы совсем иначе… Да я видела ее прямо перед собой, так, как вижу вас», – говорила мне Галина Павловна. «Она, знаете, еврейка была, но не уродливая, не думайте. На ней была кофточка цвета морской волны или, скорее, зеленоватая, цвета молодой травки, ее мучили охранники, но она держалась гордо, с достоинством, как истинная революционерка. Все требовала, чтоб ее с политическими поселили. Она потом с матерью Троцкого жила в лагере».

Истории ходили всякие и разные. Они относились ко всем эпохам коммунальной квартиры. Рассказывали о военных дезертирах и сталинских стукачах. В 50-е—60е годы бывшие жертвы, вернувшись из заключения, узнали своих доносчиков. В 70-е годы пошли разговоры о новых предателях, жертвах сионистской пропаганды, которые, поддавшись на уговоры, решили эмигрировать в Израиль и Америку. И наконец, были и рассказы о лимитчиках и лимитчицах, приехавших из сел и деревень в город и работающих на тяжелых работах ради прописки. Все эти вехи отечественной истории проходили через коммунальную кухонную мясорубку. Так что кухня, как и вся квартира, помимо поля битвы, оказывалась еще местом творения мифов, где советский народный фольклор зарождался и потом хранился, передаваясь из уст в уста.

6. ПЕРЕГОРОДКИ, СЕКРЕТЫ И ПСИХОПАТОЛОГИЯ ПОВСЕДНЕВНОЙ ЖИЗНИ

Основной архитектурный элемент коммунальной квартиры – перегородка. Это символ коммунальности и сопротивления ей. Перегородки бывают самые разные – фанерные и перегородки-стены, занавеси и портьеры, ширмы и т.д. Вначале, при делении квартир, перегородки были утверждены жилкомитетом. Но потом новые хозяева стали строить новые перегородки, напрягая воображение, создавая места воображаемой «приватности» в минимальных коммунальных условиях. (Об этих воображаемых перегородках пишет Бродский.) Мои первые детские воспоминания – это воспоминания о тяжелой желтой портьере, которая перегораживала мое и родительское пространство. Перегородки, конечно, не спасали от коммунальных шумов и запахов – они были скорее символами разделения пространства на личное и общественное.

С перегородками связан один важный ритуал коммунальной жизни – ритуал секретности. Вспоминается детсадовская игра в «секреты», которая в нашем детском воображении противостояла «официальной» игре в прятки. В прятки играли все, включая воспитательниц, и поэтому здесь было нечего прятать и нечего искать. В «секрет» играли только избранные, «свои», настоящие друзья. «Секрет» состоял в каком-то прекрасном фантике, ракушке или отшлифованном волнами кусочке цветного стекла, который мы с подругами зарывали в землю где-нибудь на окраине у ограды сквера. Суть была не в самом предмете, а в месте захоронения и в секретных ритуалах «трех мушкетерш», которые мы выдумали сами. «Секрет» не превращался в индивидуальный сувенир, он служил коллективным талисманом, скреплявшим навеки (или, по крайней мере, на один дождливый осенний сезон) узы настоящей дружбы. Игра в «секреты» не была индивидуалистической – скорее наоборот. В ответ на коллективность, утвержденную сверху, создавалось секретное общество друзей и подруг, и это начиналось с детства. Этот детский «секрет» представляет собой интересный археологический экспонат, помогающий понять особые связи между людьми и вещами, которые оставались не замеченными социологами и экономистами.

Похоронный секрет был первой неофициальной коллекцией. Коллекционирование – марок, спичечных наклеек, значков, монет, открыток, сувениров, неважно чего – играло очень важную роль в советской повседневной жизни. Например, коллекционирование марок с изображением экзотических птиц было формой путешествия по запрещенным заграницам. Также в условиях дефицита вещей и при отсутствии консьюмеризма западного типа коллекционирование было своего рода повседневной алхимией, придающей невзрачным и ненужным предметам какое-то магическое свойство. Одновременно с коллекционированием развивались и альтернативные коллективы – клубы коллекционеров, путешественников, вязальщиц, читателей, любителей (песни, музыки,