Когда взглянул на себя в зеркало, почувствовал озноб. И снова почувствовал себя жалким, слабым, беспомощным. Точно насильно запертым в чужой шкуре.

Но маска и шуба мне и вправду пошли. Настасья Васильевна, правда, не упустила повода меня подразнить.

– Вам идёт. Правда, глаза у вас не волка, но домашнего щеночка.

Бесовка, а не женщина. Есть в ней нечто от Аберу-Окиа. Легко могу представить, как она летает по небу с нечистыми духами и крадёт звёзды с небосвода.

– Почему щеночка, а не пса?

– Вы ещё такой юный, совсем мальчишка…

Меня это задело. Я юн, но совсем не ребёнок.

– Я взрослый мужчина, мне двадцать один.

Она только улыбнулась и скользнула по мне лукавым взглядом. Думаю, ей просто нравится меня дразнить. Не может же она и вправду считать меня ребёнком?

Зато Клара осыпала меня комплиментами. Она сама оделась овечкой, ей и вправду идут эти рюши, кудряшки, пушистые шубка и шапочка. Она само очарование, когда сбрасывает маску чопорности и становится такой радостной. Восхитительное обаяние невинности.

Может, мне отрастить усы? Никогда не любил усы, но они, наверное, придадут солидности.

Мы поехали в деревню в сумерках, пока ещё было легче различить дорогу. И уже издалека, с холма, что вёл от Курганово к Заречью, стали видны костры. Они растянулись по всему берегу Звени. Потустороннее, мистическое явление, что заворожило бы любого, кто случайно или не случайно стал свидетелем.

Кучер и лошади словно попали под заклятие, и наши сани остановились на вершине холма. Всё затихло: скрип снега под полозьями, звон колокольчиков, наши голоса. И слышно стало, как гудели сосны в лесу, а издалека, от берега, доносилась песенка свиристелей.

Никто из нас долго не мог произнести ни слова.

И до ушей наконец долетело пение, и звон трещоток, и волынка – о, как я люблю волынку!

Мы словно пробудились от морока, воспряли духом, и Настасья Васильевна, приподнявшись с места, решительно крикнула вознице:

– Пошёл, быстрее!

И с хохотом откинулась на сиденье, подхваченная доктором.

Даже граф слегка улыбнулся.

– Очаровательная традиция, – только и сказал он.

– О, Мишель, – Клара схватила меня за руки, привлекая внимание, – уверена, это как раз то, что вам должно пригодиться в работе.

Вдоль всего берега речки Звени (не помню, писал ли о ней прежде. Местные утверждают, что она умеет петь, такое звонкое и чистое у неё журчание, но я не слышал) зажгли костры. Народу было видимо-невидимо. Ленты, костры, свиристели, волынки. Все в масках, все одеты очень чудно. Клара объяснила: это чтобы запутать духов. Якобы в эту ночь к огню приходят духи. Они тоже прячут свои лица, угощаются, выпивают. Именно поэтому нужно угощать всех, кто попросит.

Граф тоже поставил свой стол, самый богатый на берегу, и деревенские тут же потянулись за выпивкой и едой. Нашими соседями стали голова Заречья, а также несколько мелких помещиков, которых я никогда прежде не встречал.

Очень удивлён, что не заметил на празднике Марусю. Вообще удивительно, что давно её не видел. Здесь её помощь точно пригодилась бы.

Ферзен, кстати, единственный без костюма. Для виду он носит в руках чёрную бархатную маску, но явно относится к деревенским обрядам с неодобрением.

А Клара, только перед выездом хваставшаяся своим нарядом, почти сразу же заметила какую-то кметку в похожем наряде и ужасно расстроилась.

– Поверить не могу, что выгляжу как деревенская девка.

Мне пришлось утешать её, что она всё равно куда миловиднее и благороднее любой кметки. Надеюсь, получилось подбодрить бедняжку. Для девиц всегда так важно казаться самой-самой.

В деревне было необычно людно. Но приезжих лесорубов легко получалось отличить. Они не носили маски. Зато уже напились так, что едва держались на ногах.

Графа встретили какие-то жуткие, похожие на медведей бугаи. Они о чём-то переговаривались, показывали по сторонам. У меня сложилось впечатление, что это своего рода охрана.

Рядом со столами, нагруженными едой и напитками, стоят длинные сундуки. Сначала я решил, что там запасы, но нет. Когда пироги, соленья, сыры и колбасы кончаются на столе, люди графа приносят корзины из саней. А сундуки сторожат два высоких мужика.

Это связано с безопасностью лесорубов? Или из-за беспорядков? Стрельцовы никому не сообщили, что я был у них в ту ночь. Не уверен, что о нападении на Камушек вообще известно. Могли ли Стрельцовы смолчать о случившемся, а тела спрятать?

Я просто не понимаю, что происходит. Мне везде что-то кажется.

Настасья Васильевна очень внимательна и заботлива. Она почти сразу подошла, дала мне кружку с медовухой.

– Вы слишком близко всё принимаете к сердцу.

– Что?

– Знаю, вы переживаете из-за того, что происходит в Курганово, но граф обо всём позаботится.

– А что на самом деле происходит?

Я ведь и вправду ничего уже не понимаю.

– В том-то и дело, мой дорогой князь. – Она поднесла кружку к моим губам и почти насильно заставила выпить. – Ничего не происходит. Веселитесь.

Настасья Васильевна опустила маску с изображением месяца и звёзд на лицо и, взяв другую кружку, подошла к девушке из деревенских, ужасно похожей на нашу Клару. Я даже принял бы кметку за дочь доктора, если бы она как раз в этот момент не подошла ко мне.

– Мишель, скорее, там сейчас будут петь.

Она потащила меня к одному костру. Каюсь, я едва не забыл о главной цели своего приезда. Мне нужно собирать песни и сказки, а не искать расчленённые трупы и взламывать лаборатории.

А ещё шуба с маской. У меня всё тело чесалось, и пот лил рекой. Ужасно хотелось раздеться.

Стоило отойти подальше от костра графа, и мрачные мысли развеялись. Я продолжал пить. Клара потянула меня в танец. Она очень милая, когда такая весёлая.

А хоровод-то какой! Вот это я понимаю хоровод. Он растянулся по всему берегу. Бежишь мимо костров, держась с незнакомцами за руки. Вокруг мелькают огни. И звёзды кружатся над головой. Снег летит в стороны под ногами. А ты всё бежишь, люди то вылетают из хоровода, то, наоборот, влетают в него, и тот никогда не кончается.

Мы плясали так долго, что стали задыхаться. Я вырвал Клару за руку, мы рухнули прямо в сугроб, захохотали. Она, видимо, замёрзла, прижалась к моей груди, спрятала руки в моей волчьей шубе.

– Мишель… я хотела вам признаться…

Как вдруг музыка резко переменилась, и вместо лихой мелодии послышалось нежное пение скрипки. Скрипки!

Я подскочил на ноги так поспешно и неаккуратно, что Клара едва не утонула в снегу. Пришлось быстро поднять её на ноги и скорее потащить за собой к костру, откуда раздавалась песня.

Правда, Клару я потерял где-то по пути, но слишком боялся упустить что-нибудь важное.

О, это прекрасная песня и не похожая на народные, что поют в деревнях. К сожалению, успел записать только отрывок, но надеюсь найти музыкантов попозже, чтобы они продиктовали мне текст целиком.

Выпей ты со мною мёда,

И пойдём плясать с народом.

Мне не страшно вовсе ничуть.

Человек иль Навий дух ты,

Станешь, милый, моим другом,

Всё равно мне в Долгой ночи.

Будем мы гулять до зари[12].

То, что праздник называют Долгой ночью, а не Ночью костров, наводит на мысль, что имеет она рдзенские корни. Значит ли это, что когда-то в Рдзении праздновали её так же, одеваясь в костюмы и танцуя вокруг костров, а не ходя со свечами и не молясь?

Поговорить с музыкантами!!!

Но от песни меня отвлекли. И не это, признаю, волнует меня больше всего.

Она появилась точно из ниоткуда.

На ней была красная маска с белыми узорами. Не зверя, а человека. Точно она сама была зверем, что только притворялся одним из нас. Из-под вишнёвого платка торчали светлые волосы, белые, точно лён, с совиными перьями.

– Человек ты?

– Что? – удивлённо переспросил я.

– Иль Навий дух?

Я так растерялся, что не сразу догадался, что она повторяла слова песни.

– Я человек.

Увидеть её лицо под маской не получалось, но готов поспорить, она улыбнулась. Готов также поспорить, что улыбка её дикая, почти безумная, полная куража.