Александр поверил ей и помрачнел – ему вовсе не хотелось жениться на девице, запятнавшей себя связью с простолюдином.

Тут он заметил, что София мелко дрожит в тоненькой сорочке, обняв себя руками, и сказал:

– Уже холодно, выпала роса. Ты простудишься, если останешься здесь. Я провожу тебя в твою комнату.

Александр взял ледяные руки Софии в свои, желая согреть, и взглянул на эту девушку, как в первый раз. Раньше он не замечал младшую сестру своей невесты, считая Софию малюткой, которая постоянно вертелась рядом и докучала им во время свиданий. Теперь же перед ним предстала восхитительная девушка, похожая на лесную нимфу: ее волосы даже в полумраке отливали золотом, грудь вздымалась, а тело в полупрозрачной сорочке словно светилось. Александр и сам не понял, как случилось, что он начал горячо целовать ее руки. София тут же доверчиво прильнула к нему, вне себя от счастья, ее губы призывно приоткрылись. Близость ее нежного тела опьяняла, и к этому примешивалась злость на обеих: изменщицу Грациеллу и эту настырную малышку. А София забралась к нему на колени, обняв руками и ногами, и неумело впилась в губы.

Они с трудом добрались до ее комнаты, поминутно останавливались, искали губы друг друга и растворялись в жарких поцелуях. София отвечала на ласки так чутко и страстно, что Александр почти позабыл о том, что с ним невинная девушка, и не стал ее беречь. Он был нетерпелив и безрассуден. Когда все закончилось, София торжествующе посмотрела на него и спокойно сказала:

– А вот теперь вы на мне женитесь, пан Александр. Не на Грациелле, а на мне.

Утром разразился грандиозный скандал. София с гордостью продемонстрировала матери окровавленную простыню и заявила, что выходит замуж за Александра Вышинского. Клементина пришла в ужас – София была ее любимым ребенком, и ей не хотелось пока расставаться с младшей дочкой. Но выхода не было: либо свадьба, либо невиданный доселе позор. Грациелла отказалась впредь разговаривать с сестрой, которая подло увела у нее жениха. Александр ходил мрачнее тучи, от него отвернулась вся семья Оболинских. Радовалась только София – она добилась своего. Девушка беспечно порхала, примеряла белое подвенечное платье и чувствовала себя самой счастливой невестой на свете.

Вскоре выяснилось, что та лунная сентябрьская ночь принесла свои плоды – был зачат ребенок. София обладала деликатным сложением, и беременность протекала тяжело. Она все время проводила в постели, а когда наступили теплые дни – на диване в саду. Александр развлекал молодую жену как мог. Он нанял для нее целый театр, и перед Софией каждый день разыгрывались представления. Особенно ей полюбились пьесы Шекспира.

Эдгар родился в мистическую купальскую ночь. 23 июня 1739 года, в положенный срок у Софии начались схватки. Крики роженицы были слышны даже во дворе, ее тело тщетно пыталось исторгнуть из себя плод. Она металась на огромной кровати, такая маленькая и беспомощная, что от всепоглощающего чувства вины у Александра сжималось сердце. Наступила Святоянская ночь, праздник Ивана Купалы. На небе взошел двурогий месяц, и во дворе поместья разожгли костры. Деревенские девушки принялись плести венки, чтобы пустить по реке и узнать, что их ждет в грядущем году. Монотонные напевы приглушали страдания роженицы, но дело не двигалось. В отчаянии Александр послал за деревенской знахаркой, которая приготовила особый отвар, и София наконец разродилась.

Александр в ужасе ждал за дверью, он уже не верил, что София и ребенок выживут. Когда внезапно смолкли женские вопли, в комнате воцарилась гнетущая тишина. Младенец молчал, и это безмолвие звучало упреком для Александра. А тем временем старая ведьма очистила от слизи носик и рот новорожденного, шлепнула по попке, и он закричал громко и требовательно. Знахарка завернула его в пеленки и вынесла Александру:

– Сынок у вас родился. Слава богу за все!

София дала сыну имя Эдгар – так звали одного из героев трагедии Шекспира о короле Лире, запавшей ей в душу. Второе имя по традиции у него было польское: Станислав. Эдгар унаследовал синие глаза отца и рыжевато-золотистые локоны матери. При этом он обладал белоснежной кожей без единой веснушки. Это был очаровательный ребенок, красивый, как ангелочек, и озорной, как чертенок. Но, к огромному горю родителей, вскоре оказалось, что он не совсем здоров. Эдгар был болен тяжелым наследственным недугом, что впоследствии назовут гемофилией. Любое падение или ушиб оборачивались для него сильным кровотечением, которое сложно остановить. Иногда его мучили и внутренние кровоизлияния. Александру был знаком этот недуг. Его собственный отец страдал от непрестанных кровотечений, но дожил до зрелого возраста, успел жениться и зачать сына, прежде чем погибнуть на войне. Сам же Александр-Бенедикт был здоров. В то время еще смутно представляли, как наследуется гемофилия, не знали, что передается она по женской линии. Александр понял, почему все дети мужского пола у Клементины умирали в младенчестве или детском возрасте. Не стоило ему жениться на дочерях Оболинских, ни на ком из них. Болезнь, когда-то покинувшая его семью, возвратилась и воплотилась в единственном сыне.

София стала ласковой, но отстраненной матерью: когда Эдгар родился, она была слишком беспечна и не имела ни малейшего представления, как заботиться о нем. Он значил для нее не больше, чем детская кукла, она боялась брать его на руки из опасения уронить. Молоко у нее так и не пришло, и Эдгара отдали на попечение кормилиц и нянюшек. У Софии, избалованной и легкомысленной девчонки, не хватило тепла для собственного младенца. Рождение сына не заставило ее повзрослеть.

Мать в глазах маленького Эдгара была прекрасна и недосягаема, как солнце. София виделась ему хрупкой феей, усыпанной золотой пыльцой, с легкими трепетными руками. Она шла по саду в венке, и цветы льнули к ее ногам, к ней ластились все кошки. Он восхищался матерью и научился любить ее на расстоянии.

К двадцати годам женская прелесть Софии расцвела в полную силу. Она осталась миниатюрной, подобно фарфоровой статуэтке, и глаза у нее были такие же непроницаемо-голубые. На варшавских балах София блистала как первая красавица. Волосы она не пудрила, несмотря на тогдашнюю моду, и они золотыми волнами струились по плечам, вспыхивали пламенеющими искорками. Никто не мог сравниться с ней в изысканности манер и светских ужимках. Она была легкая и воздушная, всегда немного слащавая и манерная, даже лицемерная. София впархивала в салоны Варшавы, танцевала, флиртовала и улыбалась, как умела только она – одним уголком губ, непонятной полуулыбкой, многообещающей, но невинной. Тем не менее София оказалась самой порядочной женой,