город, блещущий куполами древних храмов. В бликах закатного мартовского солнца было видно, что у берегов реки лёд значительно подтаял, и там образовались проталины и полыньи. Но на средине реки лёд был ещё бел и крепок. Снег на крутых склонах уже сошёл. Лишь кое-где в ложбинах светлели старые снежные намёты.

– Ну что братия, помолимся, да с помощью Божией потягнём верхи чрез реку, – молвил Отрепьев.

– Справимся ль, не потопит нас река? – засомневался Повадин.

– А мы тихохонько, но споро. Намётом не поидéм, рысью побеги́м, – отвечал Отрепьев, меряя взглядом расстояние до другого берега, и оценивая ситуацию.

– Сколь здесь до другого берега – с версту будет? – с сомнением спросил Леонид.

– Нет, государь мой, версты полторы, а то и поболе, – отвечал Отрепьев.

– Ну, коль решили, так благослови нас, Господи! – произнёс Повадин и начал читать молитву Святому Духу:

– «Царю Небесный, Утéшителю, Дýше истины, Иже везде сый, и вся исполняяй, сокровище благих и жизни Подателю…»

Соратники его негромко вторили и творили крестное знамение.

– Ну, трогай, с Богом! Держись посторонь от меня… – молвил Отрепьев, и первым свёл коня на лёд.

За ним не спеша последовали его содруги. Осторожно объехав промоины у левого берега, они слегка пришпорили коней и скоро выехали на средину реки. Здесь лёд был действительно прочен, и можно было не бояться. Но через десять минут, когда они были уже близ правого берега, лёд гулко треснул под кованным копытом коня Отрепьева. Тина вздрогнула и заржала, чуя опасность.

– Попридержи кобылицу, брат Леонид! – крикнул Отрепьев.

Леонид натянул поводья, и стал успокаивать лошадь. Но та тряслась всей кожей и переступала с ноги на ногу. Всадники сбавили ход и медленно приближались к правому берегу. Вдруг саженях в трёх от прибрежный камней одна из промоин дала трещину. Тина, почуяв недоброе, встала на дыбы. Но Леонид осадил её. Та ударила копытами о лёд и расколола его в нескольких местах. Льдины встопорщились и лошадь с седоком провалилась в образовавшийся ледяной пролом аж по самую шею. Леонид окунулся в ледяную воду почти по грудь. Барахтаясь в ледяной каше, кобылица неистово ржала и храпела. Но Леонид, оставив стремена, ловко выбрался из седла, бросился грудью на кромку льда, подтянулся, вынося своё тело из воды, и выбрался на твёрдый лёд. Всё это произошло так быстро, что ни Отрепьев, ни Повадин так и не успели что-то предпринять. Молодой инок не испугался, не выпустил поводья, а, намотав их на кулак, стал тянуть кобылицу из воды. Та, барахтаясь в ледяной каше, била передними коленями о лёд, кровавя воду и поднимая муть со дна, но и не тонула. Явно, здесь у берега было неглубоко.

– Оставь ея, брат Леонид, уходи к берегу, ся спасай! – кричал ему Отрепьев.

Но, молодой инок упрямо тянул лошадь из воды за повод.

– Ну же милая, ну же, прядай сюды! – уговаривал он кобылицу и тянул её к себе.

– Уходи, государь мой! Сами мы управимси! Беги на брег! – орал Леониду Повадин.

Но инок не отступал. Григорий быстро оставил седло и бросился ему на помощь. За Отрепьевым последовал Повадин. Втроём они вытащили покрытую ледяной крошкой, сосульками, мокрую и дрожащую лошадь из полыньи. Затем, недолго думая, пешком, ведя лошадей в поводу, последовали на подъём.

Стемнело, когда, продрогшие, промокшие, они вошли в ворота Киево-Печёрской Лавры. Лошадей отвели на монастырскую конюшню, расседлали, отерли потниками. Леонид особо тщательно вытер Тину, успокоил её, поглаживая по храпу и по шее, подкормил сухарями. Братия Лавры была очень внимательна и доброжелательно настроена к путникам. Складывалось такое впечатление, что монахи Лавры были предупреждены об их приезде, ждали их, как ждут дорогих и уважаемых гостей, хотя и не знали, кто эти гости. Им налили дорогого фряжского вина, хорошо накормили, предоставили место для ночлега в отдельной небольшой странноприимной палате.

* * *

К утру Леонид занемог. Инок чувствовал, словно всё его тело скрутило. Позже у него начался такой озноб, что он заскрежетал зубами. Молодого монаха трясло, как осиновый лист. Проснувшись от чувства какой-то смутной тревоги, Григорий, подошёл к ложу своего сокилейника, укрыл его вторым – своим одеялом, а сверху набросил полушубок. Леонид согрелся и перестал дрожать от озноба. Но не прошло и четверти часа, как у него начался сильный жар.

Григорий, разбудил Мисаила, позвал служку-монаха, веля привести какого-нито лекаря. Лекарь пришёл лишь днём, когда Леониду было уже совсем плохо. Осмотрел больного и дал ему какие-то порошки. Монахи напоили его травными отварами, но молодому иноку становилось всё хуже.

К вечеру больному стало так плохо, что, придя в сознание, он попросил священника для исповеди и причастия. Послали за батюшкой. Отрепьев и Повадин в ужасе взирали на происходящее и молили Господа. Отрепьев в молитве у постели больного с мольбой вопрошал:

– Господи, раз Ты спасал и уберегал его все эти годы, когда он был в опасности, зачем Ты привёл его сюда, где он будет принят по достоинству своему, как истинный сын отца своего, привёл, а теперь хочешь забрать к Себе? Господи, сохрани и упаси для великого начинания раба твоего Леонида – Димитрия. Огневицу укроти, исцели и воздвигни со одра болезни.

Повадин, стоя на коленях перед образами в утреннем углу палаты, возжёг лампаду и также молил Бога:

– «Владыко Вседержителю, Святый царю, наказуяй и не умервщляяй, утверждаяй низпадающыя и возводяй низверженныя, телесныя человеком скорби исправляяй, молимся тебе. Боже нашъ, раба Твоего, брата нашего Леонида немоществýюща посети милость Твоею…».

Вскоре пришёл Лаврский архимандрит Елисей, принеся с собой ларчик со святыми дарами. Попросил братию оставить палату и приступил к исповеди…

Через четверть часа, когда Елисей вышел из палаты, исповедовав и причастив больного, Отрепьев заметил, что на нём не было лица. Руки иеромонаха слегка тряслись, губы дрожали. Благословив братию трясущейся рукой, архимандрит быстро удалился…

* * *

Спустя две недели после описанных событий князь Адам Вишневецкий, был оповещён слугой, что приглашённые им лица прибыли к нему в усадьбу и ожидают его. Князь Адам встал из-за письменного стола, расправил длинные, седые казацкие усы, посмотрелся в зеркало, что висело в его кабинете, и степенно направился по галерее к лестнице, ведущей вниз – в гостевую палату замка.

Широкоплечий слуга-оруженосец с поклоном растворил перед князем Адамом створы тяжёлых дубовых дверей в бревенчатую гостевую палату, и князь увидел трёх молодых монахов, склонившихся перед ним и так приветствовавших его. Правда, один из троих – самый молодой по виду, склонил лишь голову, касаясь груди юношески-редкой и светлой бородкой. Двое