Шрифт:
Закладка:
Годунов внимательно слушал, покачивая головой, о чём-то размышляя и что-то обдумывая.
– Позволь, государь, испросить? – вступил в разговор постельничий.
Борис Феодорович согласно кивнул.
– А по какому делу, куда, и кто таковые, какой обители сии чернецы, чрес рубеж пошли? – задал вопрос Арцыбашев.
– По опросу станового Сёмки Олферьева, двое чернецов – те монаси Чудовой обители – Михалко Повадин, да Гришка Отрепьев. А третий – свято-Пафнутьевой Боровской обители инок Варлаамко Яцкой. Монаси сии направили ся в Киев – Великим постом на молитву к святым местам в Печерскую обитель, – отвечал Гусь.
– Отрепьев, говоришь, Гришка? На слуху отечество и род Отрепьевых. Не ис Костромских ли Отрепьевых? – задумчиво, с вопросом и тревогой в голосе произнёс Годунов.
– Из них – из Костромских, да из Галицких – подсказал постельничий.
– И како ж монаси сии к рубежу пришли, чаю пеши, аки паломники, али на возу, на дровнях ли? – хитро и вкрадчиво вновь спросил Арцыбашев.
– Городовые казаки черниговские сказывали, де монаси те вéрхи от Новгорода-Северского пришли на добрых кóнях. И черес рубеж у Монастырёвского стану тако же вéрхи перешли, – с долей некоторого смущения, словно вновь осмысливая что-то, отвечал Гусь.
– Странно сие, государь, монаси, но не пеши, не на дровнях, но аки дети боярстии, или казаки – вéрхи! – подняв десный перст, акцентировал постельничий.
– Да баяли исчо казаки черниговские, де дозрели оне, яко у мнихов тех тайно и оружье имелось: пистоли, да секиры малые, да ножи ногайские, – вспоминая подробности, добавил Милюков.
– Да уж, и с оружьем?! Не тати ли, воровские люди какие в иноческой сряде были? – с нотой удивления в голосе спросил постельничий.
– Не всё ясно в деле сем, – соглашаясь с постельничим, озабоченно промолвил царь. – Ты, Иван, внове подьячих своих пошли, пусть повызнают всё по обителям, что указаны были, о мнихах: Отрепьеве, Повадине, да Яцком. Да и по князь Василье Масальском пусть повыведают и тем казакам допрос еще раз учинят, де, как князь Василей тех мнихов принимал, да зачем велел к рубежу проводить. Да пусть у стана рубежного ещё повыспросят про мнихов же, де ночью ли прошли, ли днём, да не возвернулись ли вспять чрез рубеж, – добавил он.
Иван Гусь поклонился государю и с разрешения удалился.
* * *
Пришла Пасха. Весна окончательно утвердилась на дворе и принесла тепло на берега Днепра. Грозный Брагинский замок, построенный из дубовых брёвен, с четырьмя угловыми и двумя проездными башнями опушило зацветающими и зеленеющими садами. Князь Адам Вишневецкий давал в своём просторном замке «пир силен». Бывшие рясофорные иноки Леонид и Григорий одели светское платье, приторочили к поясам клинки в ножнах. Они были расстрижены православным греческим иерархом Кириллом Лукарисом в поместье князя Адама Вишневецкого. Повадин остался в монашестве.
В Брагине, не смотря на всегдашнее гостеприимство хозяина, было большое стечение гостей. Это всё – князья, представители древних боярских родов, знатное панство. В просторной гостевой палате – застолье. Столы поставлены в два ряда. Ближе к восточному углу, где размещены образа, два ряда столов перегорожены третьим рядом в виде буквы «П». Столы ломятся от снеди, бутылей с доброй горилкой и бочонков вина. Пред православными иконами жарко и ярко горят лампады и свечи.
Князь Адам велит слугам вынести к столу большую братину, налитую старым, добрым и дорогим вином, привезённым ему из Бессарабии. Сам владыка Кирилл читает молитву и благословляет трапезу. Гости, стоя и развернувшись к образам, тихо вторят владыке и кладут крестное знамение. После Кирилла слово берёт хозяин стола. Он расправляет длинные усы, закидывает назад длинный, седой казачий чуб, крестится и молвит:
– Христос Воскресе! Братие во Христе, добродие и панство, ныне Божьим попущением ли, промыслом ли, государь наш лядский и литовский Жигимонт III – «сын свейский»[39]. Но в доброй памяти маю надежды наши, да и в том давнее раденье наше было, дабы Великое княжество Литовское и Великое княжество Московское в вечное и нераздельное соединенье злучились под одново государя рукою. На великие панства наши давно хотели мы сына православного государя Московского по роду от отца его – царя Иоанна. И услышаны молитвы наши и милостию Господа Христа ныне з нами сын его пребывает. Слава грядущему Великому государю Русскому Литовскому и Московскому! Сей есть среди нас!
Стоя за столами, князья, боярство и панство единым гласом, единодушно во всю силу лёгких возглашают:
– Слава, Великому Русскому, православному государю! Слава! Слава! Князю Адаму слава!
Братина переходит от одного гостя к другому. Каждый пьёт, сколь хочет и сколь может.
Слегка захмелевший Расстрига с дамасским клинком в ножнах у пояса восседает близ князя Адама и владыки Кирилла. Пьёт он немного, обращается то к одному, то к другому. Идёт оживлённая беседа. За спиной Расстриги сидит Мисаил Повадин и поддерживает разговор. Порой Расстрига обращается к Повадину с вопросом или за советом.
Сильно хмельной Отрепьев сидит среди панства близ Расстриги, принимая приветствия. Он восседает рядом с родным братом и единомышленником князя Адама – князем Михаилом Вишневецким. Отрепьев слышит хвалебные и ведёт весёлые речи, пьёт, и пьёт одну чашу вина за другой. У многих среди литовского панства и шляхетства удивление и сомнение:
– Как похожи эти два родовитых московита друг на друга! Да и который же из них сын государя Московского!? Князь Адам не указал, который из двух…
И за поясом у Отрепьева – кинжал в ножнах, а на поясе – приторочена дорогая казачья сабля, темляк которой он нет-нет, но тронет десницей, да и глаз его зорок, несмотря на хмель. Неотрывно следит он за тем, кто подходит и окружает его сподвижника – Расстригу…
* * *
Некоторое время спустя в своих кремлёвских палатах царь Борис опрашивал судью Посольского приказа Афанасия Власьева:
– Добро ли разместили литовских посылов? Корма вовремя доставлены? Довольны ли послы, нет ли жалоб каких?
– Всё, государь наш, справили. Жалоб от послов никаких нетути, – отвечал Власьев.
– Кто ж посольство возглавляет?
– То сам именитый канцлер Литовской Лев Иванов Сапега, – с поклоном отвечал судья.
– Како мыслиши, Афонасий, о чём литвины речь поведут, чего просить будут?
– Мыслю, государь, речь поведут о дружбе и мире. С Ям-Запольского перемирья уж девят на дцать лет минуло, а тое перемирье на десять лет подписано было. Да и последнему то
