Шрифт:
Закладка:
Аткинс, каждый больной испытал подобное хотя бы раз. Ну, ладно-ладно, пусть не сто процентов. Но девяносто — уж точно. Вот так. Однако суть не в этом. Все пациенты в один голос утверждали, будто их пронизывает ощущение абсолютного слияния со всей Вселенной. В эти мгновения больные понимали, что они и весь космос — одно и то же. Они словно чувствовали себя неким единым существом. И разве неудивительно, что подобные переживания испытывал каждый? И еще, Аткинс, покумекай над теорией Белла: в любой системе, состоящей из двух частей, изменение спина одной ее части тут же влечет за собой изменение спина другой ее части. При этом совершенно все равно, каково между ними расстояние. И неважно, о чем идет речь: о галактиках или световых годах!
— Лейтенант…
— Помолчи, пожалуйста, когда глаголет твой шеф! Я еще не все сказал. — Следователь подался вперед, глаза его заблестели. — А еще пораскинь-ка мозгами над автономной системой. Это она управляет всеми заумными процессами, которые поддерживают твое драгоценное тело в полном здравии. Но эта система лишена собственного разума. Да и твое сознание не властвует ни над ней, ни над самими процессами. «Так что же ею управляет?» — справедливо поинтересуешься ты. Твое подсознание. А теперь прикинь в уме: Вселенная — это твое тело, а эволюция и охотящаяся оса суть автономная система. Так что же всем управляет, Аткинс? Ну- ка, поразмышляй. Да, и не забудь про коллективное подсознание. А вообще-то, на эту тему можно без умолку чесать языки. Так ты навестил старушку или нет? Впрочем, для нас это не так важно. Она душой и телом принадлежит Джорджтаунской больнице. Звякни, куда надо, и пусть ее заберут. Она обитает в психиатрическом отделении, и, видимо, пожизненно приговорена к заключению.
— Старушка умерла, — сообщил Аткинс.
— Что?
— Сегодня днем она умерла.
— От чего?
— Сердечный приступ.
Киндерман несколько секунд не шевелился, а потом, опустив голову, кивнул.
— Да, для нее это, наверное, единственный выход, — пробормотал он. Его вдруг охватила тоска — горькая и мучительная. — Мартина Отси Ласло, — с искренней нежностью произнес он, глядя на Аткинса. — Это была великая старушка. В жестоком мире, где любовь так недолговечна, старушка была просто грандиозна. — Киндерман выдвинул ящик и достал из него заколку, найденную на пристани. Он грустно взглянул на нее и произнес: — Я надеюсь, она уже с Ним. — Потом положил заколку на место и задвинул ящик. — У нее брат где-то в Виргинии, — обратился он к Аткинсу. — Его фамилия Ласло. Позвони, пожалуйста, в больницу и сообщи им. Свяжись с человеком по фамилии Темпл, доктор Темпл. Он заведует отделением психиатрии. Но только не позволяй ему гипнотизировать себя. Я думаю, с него станется сделать это даже по телефону.
Следователь встал и направился к двери, но, как обычно, дойдя до выхода, резко повернулся и снова подошел к столу.
— Ходьба полезна для сердца, — констатировал он и, прихватив папку с надписью «Дело «Близнеца», мельком взглянул на Аткинса. — А вот наглость, наоборот, вредит, — предупредил Киндерман. — И даже не пытайся мне возражать. — Он подошел к двери и, взявшись за ручку, оглянулся на помощника: — Проверь по всему округу рецепты на сукцинилхолин за последние два месяца. Особое внимание обрати на имена Винсент Амфортас и Фримэн Темпл. Послушай, а сам-то ты ходишь по воскресеньям в церковь?
— Нет.
— Почему нет? Знаешь, Немо, ведь именно про таких, как ты, монахи говорят: этот человек создан для трех таинств: крещения, венчания и смерти.
Аткинс безразлично пожал плечами:
— Я об этом никогда не задумывался, — признался он.
— Теперь у тебя появилась такая возможность. Последний маленький вопросик, Аткинс, и я готов отдать тебя на растерзание всем желающим. Если бы Христос не позволил распять себя, как бы мы узнали о воскрешении из мертвых? Не отвечай, ибо это так очевидно, Аткинс. Благодарю тебя за убитое время и великое усилие порассуждать вместе. Ну, а теперь наслаждайся в полной мере, погружаясь в морскую пучину. Уверяю тебя, ничего интересного ты там че найдешь — на тебя только и будет глазеть стая глупых рыбешек. Речь, конечно, не идет об их вожаке — карпе весом тринадцать тонн и с мозгом дельфина. Вот он-то весьма необычен, Аткинс. Старайся избегать его Если карп поймет, что мы с тобой заодно, он может предпринять нечто ужасное. — С этими словами следователь покинул кабинет. Аткинс видел, как Киндерман прошел в дежурную комнату и остановился посередине, приветствуя кого-то и касаясь пальцами полей своей потрепанной шляпы. И тут его чуть было не сбил с ног полицейский, тащивший упирающегося нарушителя: Киндерман что-то сказал им обоим, но Аткинс был далеко и поэтому не расслышал. Наконец, Киндерман очутился на улице и исчез из поля зрения сержанта.
Аткинс подошел к столу и сел. Он выдвинул ящик и, разглядывая розовую заколку, с удивлением вспоминал слова лейтенанта о любви. Что имел в виду Киндерман? Неожиданно сержант услышал чьи-то шаги и поднял голову. Рядом со столом стоял Киндерман.
— Если когда-нибудь из моего ящика пропадет еще хотя бы одна конфетка, учить тебя я больше никогда ничему не буду. Кстати, в котором часу умерла та старушка?
— В три часа пятьдесят пять минут, — отчеканил Аткинс.
— Понятно. — Киндерман уставился куда-то в пустоту, а потом, не вымолвив ни слова, повернулся и вышел. Аткинс так и не понял, зачем это лейтенанту приспичило узнать время смерти несчастной старушки.
Киндерман сразу же отправился домой. Сняв в при- ожей шляпу и пальто, он прошел на кухню. Джулия сидела за столом и увлеченно читала какой-то модный журнал, а Мэри с матерью суетились у плиты. Мэри что-то усердно размешивала в блюде. Наконец она оторвала от него взгляд и улыбнулась.
— Здравствуй, дорогой. Хорошо, что ты успел к обеду.
— Привел па, — не поднимая головы, произнесла Джулия.
Теща демонстративно повернулась к лейтенанту спиной и принялась протирать разделочный столик.
— Здравствуй, милый пончик, — откликнулся Киндерман, целуя жену в щеку. — Без тебя жизнь походила бы на пустой стакан и черствую пиццу. А что это вы тут стряпаете? — спохватился он. — Пахнет обалденно.
— Это блюдо вообще не пахнет, — пробурчала Ширли. — У тебя что-то с носом.
— Ну, насчет носа пусть волнуется Джулия, — мрачно отозвался Киндерман и уселся за стол напротив дочери. Папка с делом о «Близнеце» лежала
