– Не знаю. И не думаю, что в это верит Глостер. Или епископ Генрих. – Я не могла не обратить внимание на то, с какой любовью и почтением они оба относились к вдовствующей королеве.

– А я думаю, что и Генрих в это не верит, – сухо добавила мадам Джоанна. – Но ему понадобилась моя уязвимость.

И снова я от удивления не знала, что сказать.

– Но почему?

– Разумеется, чтобы он мог конфисковать доставшиеся мне после смерти мужа земли и доход.

Это откровенное объяснение меня поразило; но еще больше меня впечатлило то, как спокойно она об этом говорила.

– Для того чтобы продолжать войну с французами, Англии требовалось все золото, какое только можно было найти. И самым простым способом получить его было присвоить мою вдовью часть наследства. Но как наложить на нее руку? Да очень просто! И Генрих обвинил меня в том, что я хотела лишить его жизни с помощью некромантии.

– Но это же подло!

– Не могу с вами не согласиться. Но знаете что? Я так и не предстала перед судом. Меня незаконно осудили, а потом еще два года держали под стражей то в одном замке, то в другом…

Для меня это было уже слишком: я просто не могла этого постичь.

– Я не верю, что Генрих способен на такое.

– Как долго вы с ним живете? Неужели вы еще не поняли, что он может быть безжалостным? – Улыбка мадам Джоанны и ее вкрадчивый голос кололи не хуже острия отточенного меча. – Как вы думаете, откуда он взял деньги на недостающую часть вашего приданого?

Если прежде я была в ужасе, то теперь меня охватила паника – в это невозможно было поверить. Это было ошеломительное разоблачение, полностью уничтожавшее доставлявшие мне наслаждение иллюзии о том, как Генрих на самом деле ко мне относится.

Чтобы компенсировать недостающую часть моего приданого в золоте, Генрих обеспечил меня громадной, в моем представлении, суммой на расходы в сто тысяч марок[27] золота ежегодно, а также подарил мне земли и поместья, особняки и замки, отведенные для моего личного пользования. Он позаботился о том, чтобы я не выглядела нищей просительницей, и тогда я восторгалась его щедростью и великодушием. А теперь узнала, что все было сделано за счет этой дамы с трагической судьбой!

– Мое наследство пошло в ход, а я буду находиться в заточении до тех пор, пока Генрих не решит меня освободить. – Мадам Джоанна скорбно опустила подбородок и снова слегка поморщилась от боли. – Не уверена, что смогу когда-нибудь его простить.

Я не нашла, что сказать, чтобы как-то смягчить свою вину и утешить мадам Джоанну. Ее положение было весьма прискорбным.

– Мне очень жаль. – Это было все, что мне удалось придумать.

– Вам-то о чем жалеть? Не вы же все это устроили. Генриху нужно было пополнить ваше приданое, а мое наследство было вполне очевидным источником таких средств. Ваш супруг – всего лишь человек, стремящийся использовать собственность предков, чтобы обеспечить величие Англии, – продолжала мадам Джоанна. – Война с Францией и победа англичан – единственное, что его заботит.

– Это мне известно, – вздохнула я. – Думаете, я ничего не замечала? – Такое признание было в какой-то мере проявлением нелояльности к мужу, но мадам Джоанна говорила со мной прямо, без обиняков, и это подвигло меня на откровенность.

Видя мое смущение, она подалась ко мне и неловко положила свою искореженную руку на мою ладонь.

– Это нехорошо. Вы должны поехать к своему мужу, – сказала мадам Джоанна, словно читая мои мысли. – Ведь если я не ошибаюсь, прошел уже почти год с тех пор, как вы видели Генриха в последний раз? Я знаю его очень хорошо и уверена, что вам следует быть рядом с ним. Ваш супруг позволяет себе увлечься текущим моментом – здесь и сейчас, – однако иногда ему необходимо напоминать о том, что есть и другие люди, которые нуждаются в его внимании.

– Но мне кажется, Генрих не хочет, чтобы я была рядом с ним. – Я впервые наконец-то озвучила свои страхи, зачарованная сочувствием этой доброй и спокойной женщины. – Видите ли… Он меня не любит… и никогда не любил.

Она удивленно подняла брови:

– Как он может не любить такую прекрасную леди, как вы?

– Но Генрих никогда и не пытался сделать вид, что любит меня. Хотя сначала я думала иначе; я была довольно наивна и считала, что со временем он меня полюбит. Понимаете, он был со мной так добр и галантен…

Руки мадам Джоанны едва заметно сжались.

– Бедная девочка! Как вы могли догадаться, что у него на уме? Мне это никогда не удавалось. Еще в ранней юности Генрих никому не позволял понять, что для него по-настоящему важно, – даже если в результате это важное у него отбирали безвозвратно. Манеры у вашего супруга действительно безукоризненные. Как можно, глядя на этот горделивый, безупречно контролируемый фасад, догадаться, о чем Генрих размышляет в этот момент? Не думаю, чтобы за последнее время он сильно изменился…

Мадам Джоанна сделала паузу, а затем настойчиво продолжила; ее голос уже не был мягким.

– Поезжайте к нему. Если вы не желаете, чтобы ваш брак превратился в нескончаемое витание мыслей, кружащихся на расстоянии вокруг да около людей, совершенно не понимающих друг друга, будьте во Франции рядом с мужем. Очень опасно брать с собой в дорогу маленького мальчика; госпожа Уоринг позаботится о вашем ребенке. Она не допустит, чтобы с ним случилось что-нибудь плохое.

– Да. Так я и сделаю. – Этот совет представлялся мне мудрым: казалось, что эта женщина интуитивно поняла, какова наша с Генрихом супружеская жизнь. А еще меня очень утешало, что не одну меня ввели в заблуждение блестящие манеры Генриха.

– Заставьте своего мужа обратить на вас внимание. Отвлеките его. Образно говоря, выманите его с поля битвы, хотя бы ненадолго. – Ее улыбка, не лишенная чисто женского лукавства, казалась неуместной на пожилом лице, однако я предположила, что в молодости она была очаровательна. – Для красивой леди нет ничего невозможного.

Да, мадам Джоанна была мудрой дамой. Вероятно, если бы мы с Генрихом снова стали жить вместе, вдали от сражений и военных кампаний, между нами и в самом деле могли бы возникнуть и близость, и взаимопонимание. Возможно, со временем он даже почувствовал бы любовь ко мне. С Божьей помощью все это уже не казалось чем-то невозможным.

– Я сделаю это, – твердо сказала я; в моей груди крепла решимость.

Мадам Джоанна осторожно похлопала меня по