Шрифт:
Закладка:
Для самих артистов участие в зарубежных гастролях было сродни выигрышу в лотерею. В таких поездках артисты не только показывали себя, но и получали суточные в иностранной валюте, позволявшие немногочисленным избранникам приобрести вещи, недоступные на родине. «На нашу зарплату в инвалюте можно было купить массу вещей, от нейлоновых чулок до поясов, от шерстяных свитеров до шариковых ручек, – рассказывал о своей первой поездке в Соединенные Штаты в 1959 году Валерий Панов[82]. – Получив такой шанс в жизни, никто из нас и не думал тратить на еду даже пенни. Тем более что дома ждали дядя, тетя, двоюродная сестра и невестка, которые бы сильно расстроились, если бы ты не привез им в подарок рубашку или клеенку, чтобы украсить жизнь и подразнить соседей. И все мысли о пируэтах и гран жете оказывались погребенными под припасами сахара, чая, сосисок, рыбных консервов, сгущенного молока и кипятильников».
В августе 1959 года в Вене проходил Международный молодежный фестиваль. Но руководство Кировского театра не включило Нуреева в число кандидатов для участия в нем. Рудольф подозревал, что причиной послужили его эскапада в Москву с Менией и отказ от посещения политических собраний в театре. И снова он – по уже заведенной привычке – отправился отстаивать свои интересы к Борису Фенстеру, добродушному худруку Кировского с 1956 года. Хореограф-новатор, Фенстер много лет проработал в Ленинградском Малом театре оперы и балета. В отличие от своего предшественника в Кировском, Константина Сергеева, в основном возобновлявшего классические постановки и ограничивавшего новый репертуар хореодрамами на советские темы, Фенстер привнес в театр дух инноваций, созвучный времени. Именно он официально предложил Нурееву место солиста. Помог он Рудольфу и в этот раз, вписав его имя в список кандидатов на поездку в Вену. В группу вошли также Юрий Соловьев, Татьяна Легат, Нинель Кургапкина, Алла Сизова, Алла Осипенко и Ирина Колпакова.
Но уже в Москве, во время подготовки к конкурсу, Рудольф снова пошел наперекор начальству. Он отказался репетировать вместе с остальными артистами в фехтовальном клубе, расположенном рядом с гостиницей, и начал тренироваться самостоятельно. Его возражения были вполне обоснованны: он только недавно восстановился после серьезной травмы и не желал рисковать, работая в зале, не оборудованном для балетных тренингов – без станка, без надлежащего полового покрытия и без зеркал, дававших возможность проверить свое исполнение и подкорректировать огрехи. Но и труппе не хотелось рисковать из-за строптивца: репетиции перед зарубежными гастролями проходили вместе с «политбеседами», на которых танцовщикам делали прививку от «коварных искушений», поджидавших их на Западе. Артистов призывали проявлять особую бдительность в отношении «вражеских ухищрений» в виде подарков и приглашений в гости. «Чтобы мы не попались на такие уловки, нам разрешалось выходить на улицу только вчетвером, в сопровождении старшего, – описывал Панов свой инструктаж перед отъездом в Америку в том же году. – Гулять в зарубежной стране в одиночку считалось «крайним легкомыслием», и каждый, ставший свидетелем подобного нарушения, обязан был немедленно уведомить своего руководителя… Некоторые возвращались с таких собеседований, стуча зубами…»
Старших по возрасту артистов немыслимое попрание Нуреевым всяких правил просто шокировало. Ситуация вконец обострилась, когда на собрании труппы Рудольф высказался против Бориса Шаврова, ведущего танцовщика и педагога Кировского. Заявив, что театр заполонили всякие «шавровчики», Нуреев выступил против конформизма и консерватизма, которые олицетворяли собой Шавров и его сторонники. Он невзлюбил Шаврова еще во время учебы – после того как тот запретил ему стоять в кулисах и смотреть спектакли Кировского. Шавров часто исполнял партию злой феи Карабос в «Спящей красавице» – роль, для которой он, по мнению Рудольфа, и родился.
Речь Нуреева была встречена гробовым молчанием. «Мы все были в шоке, – рассказывала Ирина Колпакова, тогда комсомолка (а позднее член партии), одна из самых многообещающих молодых балерин Кировского. – Он не проявил абсолютно никакого уважения к известному педагогу». К их удивлению, Рудольфу все-таки разрешили поехать в Вену. Хотя об этом инциденте стало известно КГБ, и это сказалось на его участии во многих гастрольных поездках в будущем.
Из Москвы группа ехала до Вены на заказном автобусе под контролем комсомольского лидера, велевшего артистам петь. Рудольф с Нинель Кургапкиной поступили наоборот. Кургапкина с гордостью вспоминала: «Когда все пели, мы хранили молчание, а когда все молчали, мы громко пели… В итоге этот комсомольский парнишка обругал нас».
Величественный облик Вены, сформировавшийся на рубеже XIX–XX веков, ее музыкальное прошлое и материальное благополучие поражали и будоражили. Рудольф купил своим сестрам по паре кожаных туфель, а матери – сапоги. Но большую часть своего времени он проводил, бродя по улицам города, обычно в компании Кургапкиной. В один из вечеров, когда они пошли потанцевать, Нинель надела свое любимое платье из тафты. Их коллеги тут же заметили, «как замечательно выглядела Нинелла», и заподозрили между ней и Рудольфом роман. Они ошиблись в своих домыслах. «Романа не было, но такие замечательные отношения, как в романе, были», – так описала впоследствии Кургапкина свою дружбу с Нуреевым. Тем не менее даже малейшие перемены в настроении и поведении выездных артистов редко оставались незамеченными, и обо всем сразу докладывалось. Членов группы поощряли доносить друг на друга (такова была плата за возможность поехать на гастроли еще раз).
Танцевальный фестиваль, проходивший в «Штадтхалле» – концертной площадке на семнадцать тысяч мест, – собрал четыреста шесть участников из тридцати двух стран. На праздник танца приехал и французский хореограф Ролан Пети со своей труппой «Балет Елисейских Полей». Рудольфу удалось посмотреть его «Сирано де Бержерака». Впервые увидев современный западный балет, он был потрясен радикально отличным подходом к классическому танцу – для него «таким новым и странным». Нуреев даже умудрился каким-то образом пообщаться с Пети за кулисами, хотя тот наказал организаторам, чтобы его не беспокоили. Юноша показался Пети «застенчивым и при этом чрезвычайно любознательным». Очарованный им француз отыскал переводчика. «Он сказал мне, что ему понравилась моя работа и что он надеется когда-нибудь танцевать на Западе»[83].
Меньше всего Рудольф ожидал встретить в Вене Мению Мартинес. Но она тоже приехала туда и прошла в марше с кубинской делегацией на параде Фестиваля молодежи. И тоже удивилась, встретив Рудольфа. «Что за наряд?» – вдруг придрался он к девушке. «В училище, – вспоминала Мения, – мы одевались неброско, в соответствии с духом того времени и вкусами русских людей. А в Вене я носила плотно облегающие, яркие брюки»
