Шрифт:
Закладка:
С каждым новым спектаклем круг поклонников Нуреева ширился. Слух о его талантах облетел весь Ленинград, но лишь немногие «приобщенные» видели его танец в училище. Той осенью его добрая знакомая из музыкального магазина Елизавета Пажи познакомила Рудольфа с Тамарой Закржевской – студенткой филфака Ленинградского университета и страстной любительницей балета, не пропустившей, по заверению Нуреева, ни одного его выступления. Увидев Рудольфа в «Лауренсии» и наслушавшись сравнений его с Чабукиани, Тамара представляла Рудольфа «высоким, мускулистым танцовщиком», который ей «так нравился в “Корсаре”, в других спектаклях». А при личном знакомстве он оказался совершенно не таким. «Рудик не выглядел на свой возраст: ему можно было дать лет 16–17, не больше. Был он какой-то субтильный, худенький, я бы даже сказала, тоненький, – вспоминала Закржевская. – Ничего похожего на звезду». От такого несоответствия в его облике на сцене и вне ее Тамара неожиданно для себя расхохоталась. Рудольф «явно был этим смущен». А через несколько дней они случайно встретились возле билетной кассы, в вестибюле театра. Нуреев внимательно посмотрел на новую знакомую, улыбнулся и спросил: «Скажите, почему вы, увидев меня, засмеялись в тот вечер?» Тамара призналась, что представляла его другим. Теперь уже рассмеялся Рудольф: «Вы думали, что я высокий, чернявый и красивый?» Тамара похвалила его танец, и расстались они друзьями.
В первые месяцы своей работы в Кировском Рудольф жил в общежитии при театре. В его комнате жили еще семь человек, и спали они на кроватях, прикрепленных к стене наподобие полок в железнодорожном вагоне. Но вскоре после дебюта в «Лауренсии» ему и Алле Сизовой выделили двухкомнатную квартиру в престижном Петроградском районе на Ординарной улице, в сорока минутах езды на автобусе от театра. В городе, где целые семьи ютились в комнатушках коммуналок, это была редкая привилегия. Правда, Рудольф заподозрил, что руководство Кировского таким способом решило подтолкнуть его к роману с балериной. «Они дают мне квартиру! С Сизовой! – поделился он новостью с солисткой труппы Нинель (Нелли) Кургапкиной. – Они думают, что благодаря этому я на ней женюсь! Да никогда!!!» Хотя, по многочисленным свидетельствам, Рудольф терпеть не мог Сизову, от удовольствия пожить в собственной комнате он не отказался. Украсил он ее весьма лаконично. Только «медвежья шкура, да подушки на полу», – рассказал он своей московской приятельнице Сильве Лон.
Не успели они с Сизовой переехать, как к Рудольфу заселилась сестра Роза. Она уже работала воспитательницей в ленинградском детском саду, и общая с братом фамилия позволила ей выхлопотать разрешение на проживание в той же квартире. Обстановка в ней сложилась неуютная. Рудольф и Роза выросли вдалеке друг от друга, и теперь брат находил сестру грубой и неуживчивой. Роза открыто высказывала свое мнение, требовала, чтобы он уделял ей время, не понимала потребности Рудольфа в уединении. Да и просто раздражала его как ежедневное напоминание о том мире, из которого он сбежал.
Избегая общения с сестрой, Рудольф все чаще задерживался у Пушкиных. И учитель, и его жена, Ксения Юргенсон, неизменно окружали его заботой и вниманием. Жили Пушкины в училище. Их двухкомнатная квартирка была так сильно забита красивой мебелью красного дерева, что «ее приходилось передвигать, чтобы пройти из одного места в другое».
В начале 1959 года, за несколько часов до своего второго выступления в «Лауренсии», Рудольф до кости порвал связку на правой ноге. То отчаяние, которое он испытал, оказавшись отлученным от сцены, требовало поддержки, и дать ее мог только Пушкин. Прогноз был туманным: врач Кировского объявил Рудольфу, что он не сможет танцевать в течение двух лет. Такой перерыв мог безвозвратно погубить карьеру Рудольфа. Зная его темперамент и понимая, какой депрессией грозили ему проблемы дома, Пушкин предложил Рудольфу пожить у него. Уверенный в неусыпной заботе учителя и его жены, Нуреев сразу же согласился, предоставив Сизовой воевать с Розой один на один.
Что она и делала. «Роза и не думала соблюдать приличия, – вспоминала Сизова, пригласившая к тому моменту своих собственных родителей и сестру пожить в ее комнате. – Она не отличалась деликатностью, но все же мы были дружны. Только она никогда не убиралась в квартире. Это делала моя мать. И она приводила в дом так много мужчин, что просто страшно. Она общалась только с мужчинами, подруг у нее не было. Иногда она ходила в балет, но мы никогда не разговаривали с ней ни о балете, ни о Рудике. А он никогда ее не навещал. Она приехала из Уфы одна и жила в его освободившейся комнате. По-моему, она просто хотела сбежать от родителей».
По словам Никиты Долгушина, «в спокойной семейной жизни» Пушкиных Рудольф нашел «не только петербургские традиции, но и домашнюю обстановку, слившуюся воедино с миром балета». Такая же атмосфера царила и у Волькенштейнов, и у Пажи, и у Романковых (чему невольно завидовал Рудольф). В доме Пушкиных Рудольф с учителем слушали музыку, спорили с артистами и танцовщиками, которые регулярно заходили на чай. Говорили в основном о балете. «Все разговоры были о том, какой спектакль ты ходил смотреть, кто танцевал, что тебе понравилось, а что нет, как, по-твоему, можно было сделать лучше, – рассказывал Барышников, тоже живший у Пушкиных в конце 1960-х годов, во время учебы в Вагановском училище. – Мы не обсуждали цветовую гамму картин Рубенса или тончайшие градации созвучий Шенберга и его величие. Люди собирались ранними вечерами или по утрам. Стол всегда был полон еды, красиво сервирован – хрустальная посуда, вино, водка, подсвечники, деликатесы. Атмосфера была очень теплой. [Ксения] прекрасно готовила. Они [Пушкины] редко ходили в рестораны. Все было свежее, с рынка».
Бездетные Пушкины относились к Рудольфу, как к сыну. Называли его «Махмудкой» (уменьшительно-ласкательным от татарского имени Махмуд). Заглянувшая к ним как-то вечером Анна Шелест, балерина Кировского театра, застала Рудольфа сидевшим на полу с игрушечным поездом. «Рудольф играет», – заговорщически шепнули ей Пушкины.
51-летний Пушкин и его 43-летняя жена являли собой полную противоположность друг другу. Если вдумчивый и мягкий Пушкин своим спокойствием напоминал сфинкса, то Ксения кипела искрометной веселой энергией и обладала решительностью, присущей не каждому мужчине. «Она больше походила на боксера, чем на танцовщицу», – не слишком любезно характеризовала ее Мения. Но для Рудольфа Ксана, как он ее называл, была «прелестной женщиной, обладавшей редким даром улучшать всем настроение в тот момент,
