не были… эмоциональными…» В результате многие танцовщики труппы упрекали его в женственности и отсутствии классической «чистоты». И в то же время они пристально наблюдали за ним и подпадали под его влияние. «То и дело кто-нибудь еще, сам того не сознавая, поднимался на полупальцы выше, чем требовалось, – признавал Долгушин. – Пятые позиции стали более точными».

А вот зрителям Нуреев не казался женственным – скорее, необычным. «Он действительно выглядел “белой вороной”, – рассказывал критик Геннадий Шмаков, – не только потому, что не был “аккуратным” танцовщиком (и никогда им не стал), но и потому, что зрителя настолько захватывали стремительность его движений, его уверенность и кошачья грация, что даже самый зоркий глаз не замечал его технических погрешностей. Да они и не имели значения, настолько волнующим было его нахождение на сцене».

Поздний старт обрек Рудольфу, на необходимость всю жизнь интенсивно оттачивать свою технику. Он тренировался до изнеможения. «Многие удивлялись: что за странный тип?» – вспоминала Татьяна Легат. Но если раньше во время тренинга в училище Рудольф захлопывал дверь перед носом любопытствующих, то теперь он намеренно оставлял ее открытой – чтобы ученики могли наблюдать за «деревенщиной», которого их директор объявил непригодным для обучения. И правда, его лучшим ответом был великолепный танец.

Если отношения других танцовщиков с Рудольфом окрашивались соперничеством, то балеринам он нравился все больше и больше. Правда, только как партнер. Весной 1959 года Нуреев получил роль Армена в «Гаянэ» – еще одном идейном советском балете[80]. Как и Фрондосо из «Лауренсии», Армен – отважный герой, обычный работник, готовый пожертвовать собой ради своей возлюбленной. Главную роль колхозницы Гаянэ исполняла Нинель Кургапкина – ведущая балерина, на девять лет старше Рудольфа, с сильными ногами, филигранной техникой и безукоризненной точностью исполнения. «Мы оба были очень независимыми, – с грубоватой прямотой рассказывала Кургапкина, ставшая после ухода со сцены репетитором. – У меня было собственное мнение, и я знала себе цену». Но Рудольф относился к балерине с прохладцей. До тех пор, пока не начал с ней репетировать. Рудольфу потребовалось всего две недели на то, чтобы освоить сложные поддержки и вращения в своей партии. И ему понравилось работать с Кургапкиной – по ее собственному признанию, «такой же фанатичной, как и он». И Рудольф, и Нинель самозабвенно отдавались репетициям, особенно когда дело касалось исполнения особо сложных элементов, таких как подбросы, когда Рудольф ее «поднимал и нес через всю сцену на одной руке». Нинель порою требовала сделать подъем десять, а то и двадцать раз, и Рудольф никогда не отказывался. «Этим он выгодно отличался от многих “гениев” последующих поколений…» Импонировал Кургапкиной и его подход к партнерству: лучше меньше да лучше. Она сама накручивала вращения, а ему говорила: «Помоги только удержаться, в смысле, не мешай». И Рудольф ее слушал. Да и потом всегда следовал ее совету, нравилось это его партнершам или нет.

Однако, по мнению авторитетного балетного критика Чистяковой, мастерство Нуреева как партнера все еще требовало шлифовки. В рецензии на его первое выступление в «Гаянэ» 10 мая она тщательно проанализировала его прогресс и резюмировала: «Нельзя не признать в его Армене статного, сдержанного, гордого пастуха… А когда он танцует среди курдов с горящими факелами в обеих руках, сам уподобляется пламени, так порывист, зажигателен и горяч его танец… Заслуженный успех Нуреева не означает, что в его исполнении нет недостатков. На сей раз они были заметнее, чем в “Лауренсии”. Обладая великолепными данными танцовщика, Нуреев порой небрежен в связках эпизодов и беспомощен во взаимодействии со своими партнерами…»

Несмотря на возраставшую загруженность, Рудольф по-прежнему находил время для Мении, на которой он, похоже, готов был жениться. Но всякий раз, когда он поднимал эту тему, девушка только смеялась и отговаривалась: «Мы слишком молоды». В июне 1959 года, через шесть месяцев после революции Фиделя Кастро, Мении предстояло вернуться на Кубу. И она подозревала, что Рудольф хотел жениться на ней за тем, чтобы увидеть мир. Сама же она истово желала воссоединиться с родителями. «Даже если придется пропустить спектакль, – пообещал кубинке Рудольф, – я приеду в Москву тебя проводить».

Вечером в день отъезда Мении Нуреева вызвали в училище на репетицию с Дудинской. И когда девушка пришла с ним попрощаться, ей сказали, что он куда-то пропал. Расстроенная Дудинская умоляла Мению его отыскать и отговорить от поездки в Москву. «Пожалуйста, проследите за тем, чтобы он не уехал. Иначе он наживет в театре врагов», – сказала балерина. «Но я не знаю, где он», – заверила ее Мения, втайне надеясь, что Рудольф будет ждать ее на вокзале.

Но на вокзале ее поджидала целая свита провожатых: Шелков, Долгушин и иже с ними пожаловали туда в поисках Рудольфа. Однако Нуреева нигде видно не было. Подавленная, Мения заняла свое место в вагоне и помахала друзьям на прощанье рукой.

«Красная стрела» была уже десять минут как в пути, когда в ее купе заглянул ухмыляющийся Рудольф. Он прятался в туалете!

«Тебя все ищут», – предупредила парня Мения, но ему, похоже, было все равно. Кубинка поняла: переубедить его невозможно. И все восемь часов до Москвы они провели в купе наедине, обнимаясь и целуясь, как частенько делали. Правда, в тот раз Мения почувствовала, что Рудольф хотел с ней заняться любовью. «Я была еще девушкой, и в какой-то момент Рудик взял себя в руки и сказал: “Нет, я лучше не буду. Я тебя очень уважаю. И не хочу причинять тебе боль”. Сказал, как отрезал. Я не боялась лишиться девственности, но до этого дело так и не дошло». Заснули они в объятьях друг друга.

В аэропорту Рудольф обвил руками шею Мении, поцеловал ее и расплакался, «как сумасшедший». Он сознавал, что означал для них ее отъезд. Визы за рубеж выдавались редко, визиты иностранцев в Россию были нечастыми, а заграничные гастроли пока еще оставались мечтой. «Я больше никогда тебя не увижу, – рыдал парень. – Я больше никогда не увижу тебя».

Как и любой советский артист, Рудольф жаждал поехать с гастролями на Запад. И если Сталин был против любых контактов с Западом, опасаясь его тлетворного влияния, то Хрущев приподнял «железный занавес» ровно настолько, чтобы советские исполнители могли выезжать за рубеж. Хрущев считал гастроли артистов эффективным инструментом для расширения общественных связей между разными странами. И это подтвердило историческое выступление труппы Большого в Лондоне в 1956 году, моментально возбудившее аппетит англичан к энергичному, мощному танцу советских танцовщиков и утвердившее безусловное превосходство прима-балерины Галины Улановой. (Восхищенная Марго Фонтейн позднее призналась, что была потрясена, открыв для себя