Она изобразила ухмылку, однако я видела, что ей не смешно. Она безоговорочно верила всему этому бреду – что Трикс и Колли были со странностями, а то и вовсе ненормальными. Я улыбнулась, хотя внутренности у меня скрутило узлом: во мне же тоже есть эта горная кровь. Я видела всякое, видела, как реальность мерцает и искажается на глазах. Любопытно, что бы сказала Терри, если бы я ей поведала обо всем об этом. Сделав глубокий вдох, я смотрела на ковер и повторяла:

Я не моя мама.

Никаких жимолостниц не существует.

У меня на пальцах нет золотой пыли.

Красных воронов не бывает.

Когда узел под ложечкой немного ослаб, я откашлялась.

– Ваши родители никогда не говорили, что перед тем, как у Колли случился срыв, она встречалась с некой женщиной? – Я не сказала «с жимолостницей». Почему-то мне казалось, что, сделай я такое уточнение, Терри тотчас дала бы дёру.

Она отрицательно помотала головой:

– Нет, ничего такого они не говорили. Если честно, я думаю, они вообще стыдились этой истории.

Итак, Трикс действительно сорвалась при Уолтере и за это была сослана в Причард. Колли также окончила свои дни в этом заведении благодаря Уолтеру. И более того, даже следа от ее земного существования не осталось. Возможно, все и правда объяснялось шизофренией, но такое объяснение выглядело слишком уж простым. Особенно в свете вновь открывшихся событий: встречи моей мамы с женщиной в парке Бьенвиль-Сквер; изображения женщины на картинке вместе с Колли; подозрительной гибели фельдшера, подписавшего мамино свидетельство о смерти.

Слишком много недостающих звеньев.

Терри помолчала некоторое время, потом взглянула на меня торжествующе:

– Пойдем выйдем ненадолго? Хочу тебе кое-что показать.

Я вышла вслед за ней из спальни в похожую на пещеру гостиную, обшитую деревом. Там была масса народу.

Терри остановилась возле выступающего камина, сложенного из дикого камня, и показала глазами наверх. Там на двух гвоздях над деревянной каминной полкой висело ржавое ружье.

– Прошу прощения, – зычно начала она. – Нельзя нам ненадолго остаться вдвоем?

Люди перешли в другой конец комнаты к стенам, уставленным книжными полками, и оттуда наблюдали за нами. Терри повернулась ко мне:

– Отцовское ружье. Старинное. Возможно, даже дорогое. Не знаю. Папе оно досталось от дедушки, еще в детстве.

Мы обе смотрели наверх. Терри вытащила из-за угла стул, поставила его в камин и, задрав платье, взобралась на него и сняла ружье. Потом слезла со стула и протянула его мне.

Деревянный приклад оказался тяжелее, чем я думала, медная накладка холодила руку. Я провела пальцами по гравировке, дубовым листьям и желудям и прикоснулась к затвору. Хотя винтовка была и небольшая (я могла удержать ее одной рукой), я прекрасно понимала: это серьезное оружие. И отец, и брат охотились с подобными ружьями. И приносили домой тушки белок, зайцев и енотов, которых свежевали в сарае на старом причале.

Я поежилась от его холодной тяжести. Откуда такое чувство, что на самом деле я держу в руках секреты многих поколений? Хотела бы я знать, были ли такие же ощущения у мамы.

– Как вы думаете, что мама собиралась сделать с этим ружьем тогда ночью?

– Не знаю, – ответила Терри. – Какое мне дело? Некоторые вещи и вспоминать не стоит.

Я уставилась на нее, вытаращив глаза, потом перевела взгляд на ружье, отчасти ожидая увидеть на стволе золотые отпечатки собственных пальцев. Но увидела только тусклый коричневатый металл.

– Можно я оставлю его себе? Не насовсем, на время, если вдруг еще что-то узнаю.

– Бери, оставь себе, если хочешь. Мне, уж конечно, его девать некуда.

Мародеры пялились на меня, когда я выходила из дома, прижав ружье к груди. Я чувствовала себя как солдат, отправляющийся на войну, готовый к действию, но не к подстрегающим опасностям. Каковы бы они ни были, какие еще ужасы ни откроются на моем пути, пусть все случится поскорее. Времени у меня мало – осталось чуть больше недели.