– Алтея, – позвала она.

– Нашли?

Я поспешила к Бет и вопросительно заглянула ей в глаза.

– Видите, вот здесь: идут 4627, 4628, потом сразу 4630. Она должна быть здесь, в этом месте, но… – Девушка огляделась вокруг.

– Где же она? Может, ее похоронили где-то поблизости?

– Может, – с сомнением ответила Бет. – Вероятно, в конце ряда.

Мы проверили все ряды во всех направлениях несколько раз – даже те, которые были далеко от нужного нам. Через полчаса с лишним таких поисков мне пришлось принять как данность, что пациента с номером 4629 нам не найти.

Я прижала к векам костяшки пальцев, так что перед глазами заиграли разноцветные пятна. Я не могу найти маму, а теперь и бабушку тоже. Возможно, могила Колли и не дала бы мне ответов на все мои вопросы, но я все же надеялась, что вид ее последнего пристанища придаст мне решимости. А может, подскажет, что делать дальше. Но этой могилы тут не было. И я даже не представляла, где ее искать. Что же теперь делать? Как узнать хоть что-то, ведь жизни всех этих женщин – сплошные пустые ячейки в таблице?

Кроме того, есть Уинн. Где он, я не знала. Может, как раз теперь он следил за мной. Ждал, что я сделаю один неверный шаг, и он получит карты в руки, чтобы законопатить меня в дурку.

К глазам подступили слезы, в горле жгло. Я услышала за спиной голос Бет.

– Есть документы, – начала она мягко, – я читала недостаточно внимательно, но…

Я почувствовала прикосновение картонной папки к плечу. Это была коричневая папка, перетянутая резинкой, – наверное, Бет незаметно положила ее в машину перед отъездом. Она протянула мне документы.

– Вам нужно заполнить форму согласия на раскрытие информации…

– Сделаю все что угодно, – перебила я.

– …и это согласие должно пройти по инстанциям.

Я провела пальцами по краю папки, как будто ее содержимое было радиоактивным.

– Это все, что удалось найти: информация о допуске посетителей, журнал посещений и некоторые записи врача. Не так много, но это максимум, что я смогла. Сама я бумаги не смотрела. Поэтому… – Она переступила с ноги на ногу и понизила голос: – Никому не рассказывайте.

– Большое вам спасибо!

– Не за что. Не знаю, почему ее занесли как похороненную с чернокожими пациентами. Возможно, ее действительно поместили с ними по какой-то причине. Я думаю…

– Что?

– Даже если это так, вероятно, это было какое-то… Может, наказание. Или предупреждение.

– Или таким образом они пытались спрятать ее окончательно. Чтобы никто никогда уже не узнал, что с ней случилось.

Я посмотрела поверх могил на лес. Мертвые лозы опутывали низкие корявые деревья, окаймлявшие поляну. Отчего это место казалось еще мрачнее. Рядом с этими забытыми людьми должны быть живые цветы, а не мертвые растения.

Я взглянула на Бет:

– Ей было бы хорошо здесь. Приятное место.

– Да, хорошо.

Мы обе посмотрели на тихую, мокрую от дождя поляну. Бет коротко кивнула:

– Я буду в машине.

Я стояла над тем местом, где должна была бы покоиться Колли, под моросящим дождем, держа в руках закрытую папку, пока не начало темнеть.

* * *

На обратном пути я затормозила возле угрюмого старого здания больницы. Стояла и сквозь мутное от дождя окно рассматривала массивную дверь. Я понимала, что нет никакого смысла проникать в здание, где некогда находились мои мама и бабушка, и ожидать, что сами эти стены прольют свет на их истории. Это были закольцованные мысли, похожие на музыку в стиле нью-эйдж. Но, может, именно тут я и разомкну это кольцо? Вероятно, стоило все же рискнуть.

Я схватила папку и поспешила сквозь пелену дождя к вестибюлю. Массивная дверь поддалась, я проскользнула внутрь и закрыла ее за собой. Она захлопнулась с таким окончательным звуком, что мурашки пробежали по спине. Я остановилась в середине холла: серый свет едва проникал через грязные стекла. Пол, некогда выложенный белыми мраморными плитами, весь был теперь затянут паутиной и усеян коричневыми пятнами, плиты растрескались, большие куски в разных местах отвалились. С гигантской латунной люстры также свисала паутина, новогодние гирлянды из бусин, пара лифчиков и грязные трусы. Ребята из колледжа, решила я, прибегают в сумасшедший дом с привидениями, чтобы похулиганить.

Я посмотрела по сторонам. Парящая мраморная лестница с выцветшей красной ковровой дорожкой поднималась из центра холла и дальше ветвилась, убегая в противоположные флигели. Со стен, разрисованных граффити, полосками свисали плесневелые обои. Я замерла и вслушивалась, но слышала только грохот собственного сердца.

Здесь никого не было. И тем не менее здание наполняли человеческие жизни, горести и смерти. Миллионы судеб.

Я села на мраморную ступеньку и открыла папку. Первая страница была ксерокопией листка посещений Колли, там значилось всего два имени – Дэвид Крейн и Линди Вейд. Муж Колли, Дэвид, мой дед, посетил ее лишь однажды, 12 июня 1962 года, пробыл час. Линди Вейд была у нее ровно через неделю, 19 июня 1962-го. Она приехала утром и осталась на весь день, покинув больницу в 9 вечера, как значилось в документе. Возле ее имени в графе «статус» было вписано «подруга».

Я открыла вторую страницу в папке. Это была история болезни Колли, официальная форма, заполненная медиком. Слова «шизофрения», «депрессия», «мания» сразу бросились мне в глаза. Я вчиталась: «У пациентки наблюдается нарушение поведения, одержимость смертью матери. Навязчивые мысли проявляются в повторении молитвы на латыни. Пациентка признает наличие слуховых и зрительных галлюцинаций. Бредовые идеи на религиозной и расовой почве, наблюдаются проявления паранойи и суицидальные наклонности».

Я подняла глаза от бумаги, дальше было читать просто страшно, сердце билось так сильно, что казалось, вот-вот проломит ребра. Молитва на латыни. Галлюцинации и бредовые идеи.

Вроде красного ворона и золотой пыльцы на ручке расчески?

Как будто обо мне писали.

Я снова посмотрела в документ: галдол, торазин, хлозарил. И тут глаза остановились на строчке, от которой я похолодела. «Лоботомия»…

«Операция успешно проведена медперсоналом госпиталя 22 июня 1962 года. Пациентка стала спокойнее, послушнее, хотя эпизодические проявления паранойи все же повторяются».

Упоминания о смерти не было. И конечно, ни слова об «умышленном причинении вреда».

– Боже мой…

Лист выпал у меня из рук.

Накачав Колли наркозом, они провели лоботомию? Меня накрыл ужас, и слезы хлынули ручьем. С ними я все же, справилась, но спокойнее дышать не получалось: я слышала свое дыхание, оно было поверхностным, с перебоями отчаяния. Меня охватило не просто горе. Это был всеобъемлющий страх.