Шрифт:
Закладка:
Незнакомые дачницы с детьми проходят мимо, шлепая вьетнамками. У них курортный вид, а в руках – циновки, надувные круги и зонтики от солнца. Травы только-только зацвели, в воздухе растворен теплый, душистый мед. Небо высокое, голубое, с редкими белесыми наледями перистых облаков. Над дальним еловым лесом, таинственным и сказочным, в котором летают черные дятлы и серые совы, а в оврагах лежат вывороченные вековые сосны, скользит беспечный крошечный самолет. И так не хочется уезжать отсюда в Москву. Нина и Антон упрашивают бабушку проводить их только до поворота. Но она не соглашается и упрямо следует дальше.
На повороте дороги – заброшенный сад, заросший высокой полынью, пижмой и осокой. Это резиденция Сереги, самого неудачливого из местных воров. Бабушка, как экскурсовод, нашептывает краткую справку. Не так давно Серега снова загремел в тюрьму. Теперь его жена Галина, интересная, в смысле красивая, женщина за сорок, ведет здесь разгульную жизнь в компании собутыльников. Вор Серега на этот раз попал в тюрьму по собственной глупости. Зимой, раскурочив фанерную дверь отмычкой, он вынес из соседнего дома телевизор, обогреватель и несколько мельхиоровых ложек. Совершив кражу удачно и легко, желая поскорее получить деньги, он попытался награбленное продать кому-то из дачников, за десятку или хотя бы за бутылку. И вскоре был пойман с поличным. Бабушка говорит, что Серега с детства был невезучим. Она помнит его еще болезненным русым мальчиком с наглыми карими глазенками. Как-то раз она прибегала в этот дом спасать его от солнечного удара. В другой раз упрашивала соседей, у которых была машина, чтобы они отвезли семилетнего будущего вора в больницу с аппендицитом. На этот раз Сереге придется отсидеть в тюрьме года три.
– И бывают же такие невезучие люди, – сокрушается бабушка.
Дом всем своим видом показывает, что крайне опечален очередным заключением хозяина – грязно-голубой, трухлявый, унылый, он ушел в землю до низеньких темных окон. Заднее крыльцо покосилось, как вывихнутая челюсть, на вытоптанной лысой земле перед ним валяется алюминиевая кастрюля и голова куклы.
– Быстрей шевелитесь, а то опоздаем, уедет автобус без вас, – проворчала бабушка.
Тогда Нина с Антоном, послушно ускорив шаг, почти побежали вдоль серых кривых кольев, торчащих из кустов малины скорее напоминанием, что когда-то здесь был забор. Над заросшим высокой полынью садом вора мерцала бабочка-капустница. Трава стрекотала и пиликала оркестром кузнечиков. Вдруг впереди, где заканчивался заросший заброшенный сад, как будто слегка покачнулся угловой кол забора, шевельнулись заросли малины, крапивы, осоки, и что-то светлое выкатилось на дорогу. Еще через пару шагов стало ясно, что это рыжий котенок. Осторожно отряхнув задние лапки от песка, он не спеша направился по пыльной обочине. Он брел, повесив голову, поглядывая лишь на асфальт перед собой, погруженный в свои безрадостные кошачьи мысли. Он понуро и невозмутимо приближался к Нине, Антону и бабушке: маленький, прозрачный, с впалыми боками. Его грязный желто-рыжий хвост волочится по асфальту, подтверждая смирение и покорность судьбе. На солнце блеклый, свалявшийся пух котенка казался теплым, весь он, несмотря на пыльный вид, излучал какое-то милое, медовое сияние.
Заметив его, бабушка пробормотала:
– Ой, глядите-ка… рыжий, – и, завороженная, остановилась.
Нина с Антоном, подчинившись, тоже на всякий случай застыли рядом. Рассматривая котенка, бабушка упустила из виду, что, перегородив дорогу, они могли помешать машинам, велосипедистам и прохожим, а ведь обычно она следила за такими вещами и боялась чем-нибудь помешать окружающим. Забыла она и о том, что Нина и Антон опаздывают на автобус. И, кажется, на несколько мгновений выпустила из памяти, что сегодня – ее любимый День медика. Котенок, приблизившись, тоже остановился, уселся на обочине, заглянул каждому в глаза своими внимательными желтыми глазенками. На всякий случай он тихонько и жалобно мяукнул что-то вроде приветствия. И затих. И сидел перед ними, мятый, пыльный, провожал изумленными глазенками пролетающих мимо мух, нюхал ветер, шевелил ушами в ответ на далекие гудки. Растроганная бабушка подошла к нему, согнулась, уперев руки в коленки. И нараспев спросила:
– Милый, чей же ты такой, грязный и худой?
Она протянула морщинистую, широкую руку с кривоватыми пальцами и погладила облезлую маленькую голову так, как обычно гладят детей. Ребенок бы постарался увернуться от ласки незнакомого человека, а рыжий, напротив, вытянулся всем тельцем, посильнее прижался головой к теплой ладони, нежно и мечтательно зажмурился. Потом он кротко и доверчиво посмотрел на бабушку. И тогда ей вдруг показалось, что остренькая, худая мордашка котенка усыпана веснушками. Пытливо заглянув в его желтые глазенки, бабушка еще раз тихонько спросила:
– Чей же ты такой?
Не получив ответа, она легонько зачерпнула котенка под живот, оторвала от асфальта, прижала к груди и решительно заявила:
– Кузькой тебя назову! Будешь нашим Кузьмой!
Нина и Антон стояли в сторонке, изумленно наблюдая за происходящим. Они отлично знали, что бабушка кошек недолюбливает и всегда отгоняет от дома, чтобы они не лазали по столам и не таскали с кухни еду. Встреться бабушке на пути сотня холеных, породистых и красивых котят, доставленных прямо с выставки, она бы не обратила на них никакого внимания и равнодушно прошла мимо. Но рыжий с первого взгляда поразил ее своим грязным неухоженным видом, мятой и облезлой шерсткой, худенькой заостренной мордочкой. И, конечно же, этими своими «веснушками». Чтобы растопить бабушкино волевое сердце, закаленное работой в военном госпитале, детдоме и больницах, видимо, нужно было быть именно таким: кротким, невесомым, с царапиной на носу и на ухе, с поникшим пыльным хвостом. А еще – с огромными печальными глазищами, которые устало и уже чуть разочарованно оглядывают окружающее. Миллионы котов спокойно проследовали бы мимо, никак не аукнувшись в бесстрастном сердце бабушки, и, скорей всего, остались бы незамеченными. А этот рыжий, выбравшись из зарослей крапивы именно сегодня, в День медика, после рассказа о военном госпитале и пропаже котлет, разжалобил и завоевал бабушкино сердце с первого взгляда. А еще он как влитой поместился в бабушкиной руке, словно был создан для того, чтобы она разгуливала, прижимая его к груди.
– Будешь жить со мной. Вымою тебя. Расчешу. Ты, наверное, сегодня еще ничего не ел? – ласково и в то же время властно бормотала она, совершенно забыв про Нину и Антона. По ее лицу чувствовалось,
