доходило, никто не соглашался с ним погулять. Получалось, не любили его девчонки, – со вздохом заключает она, – подшучивали, подсмеивались, а он очень переживал… Конечно, никакой выправки в сравнении с военными у него не было. Худой, невидный, всегда в этом мятом и замызганном поварском халате. Да еще весь в веснушках. Ну кто с таким пойдет?

Смешил рыжий девушек, санитарочки и медсестры улыбались, хихикали, а сами украдкой поглядывали ему через плечо. Там, за окном столовой, опираясь на костыли, ковыляли по аллее двое раненых. Или кто-нибудь с перебинтованной головой и висящей на повязке рукой дремал на скамейке, и звездочки на погонах гимнастерки поблескивали на солнце. Рыжий горевал, но старался не подавать виду: шутил, насвистывал, крутился на кухне. А влюблен он был давно, в Свету, невысокую санитарку с каштановой косой. Чего он только не делал, стараясь привлечь ее внимание. Света подарки гордо отстраняла, от угощений отказывалась, а если рыжий к ней подходил и заговаривал, отворачивалась и убегала на этажи, в палаты.

– Короче говоря, не было у рыжего Кузьмы никаких шансов, – это Нина, почувствовав грустные нотки в бабушкином рассказе, как спортивный комментатор поясняет сложившуюся ситуацию. Бабушку ее слова не раздражают, а наоборот, даже приводят в восторг. Она их тут же подхватывает и старается ввернуть в рассказ:

– Да-да, совершенно верно, – со вздохом, но и с улыбкой соглашается она, – не было у Кузьмы-повара никаких шансов.

Сирень уже осыпалась. На черемухах, вишнях и черешнях завязались зеленые, терпкие ягодки. По госпиталю разнесся слух, что на днях приедут артисты, поднимать песнями боевой дух раненых и персонала. Узнав об этом, рыжий повар подошел утром к Светкиным подругам, двум молоденьким медсестрам. Поздоровался, как всегда с ними побалагурил и невзначай бросил: «Чувствуете? Это мы котлеты жарим. Кстати, девчат, хотите угощу?» Тут бабушка сурово напоминает, что прозвучал этот вопрос в 44-м году, в военном госпитале, где люди месяцами через силу глотали жидкий картофельный суп и прогорклую мамалыгу. И добавила, что Нине с Антоном, скрипящим качалкой и жующим под мирной яблоней свой вафельный торт, дай бог, этого никогда не понять. А рыжий, зная вкус и запах до тошноты надоевшей мамалыги, искоса хитровато поглядывал на молоденьких медсестер. Девушки стояли перед поваром, не подавая виду, что от одного слова «котлеты» земля начинает пошатываться и уплывает у них из-под ног. Они прикинулись, что не верят и несколько раз смешливо переспросили: «Правда, что ли, котлеты? Чего врешь, рыжий?»

Тогда повар, причмокнув, принялся неторопливо и вкусно рассуждать: «Девчат, вы даже не представляете, как давно я не делал котлет. Местные тут на днях свинью зарезали. По особой просьбе начальства. Большая группа военных скоро на фронт отправляется, решили их как следует на дорожку угостить. Мясо свежее. Крутили мы его часа два, потому что ножи мясорубки заржавели и затупились. Потом я лук резал, злой, до сих пор щиплет глаза. Сухари в молоке размачивал, кошка чуть в миску не забралась. Вот, до сих пор руки фаршем пахнут. Теперь пожарю их в сале». Так рассказывал повар, а подружки в подпоясанных под грудью халатиках бледнели от голода и еле-еле держались на ногах. Потомив их еще немного, рыжий добродушно предложил: «Угощу я вас котлетами, так и быть. Но и вы мне помогите. Подговорите, чтобы Светка встретилась со мной вечером, в саду. Там, где старая черемуха с обломанным стволом. Упросите ее. А уж я вас не обижу, так и быть, угощу».

Девушки слушали, смешливо поглядывая на повара. Щуря глазки, они многозначительно подталкивали друг дружку локотками, неумело сдерживали смешки. Рыжий был намерен во что бы то ни стало добиться своего. Он так загорелся, что наобещал сообщницам за устройство свидания целую кастрюлю котлет.

Несмотря на голод, подруги сдались не сразу. Некоторое время они отшучивались, что насильно мил не будешь, что любовь не купишь. Тогда терпение рыжего лопнуло, он махнул рукой и, насупившись, направился оттирать плиту. Медсестры, пошептавшись, поскорей его догнали, дернули за выпачканный в масле рукав. «Погоди, – наперебой шептали они, – мы что-нибудь придумаем, не падай духом! Мы с ней поговорим, проведем воспитательную работу. Увидишь, как миленькая прибежит твоя Светка в назначенный час. Рыжий-бесстыжий, замечтавшись, котлеты не сожги».

Ближе к вечеру, после условленного стука камешком в дальнее окно, выходящее на пустырь, двум заговорщицам-подружкам была передана завернутая в полотенце кастрюля с котлетами. Рыжий тихонько приоткрыл одну из створок, высунулся из окна и спустил передачу. Подруги, встав на цыпочки, бережно подхватили драгоценный сверток и побежали к себе, сверкая белыми халатиками под окнами госпиталя. Одна из них прижимала сверток к груди, чувствуя его тепло. На бегу с испугу им казалось, что запах лука и шкварок, от которых с голоду кружилась голова, растекается по саду, заползает в форточки первых этажей госпиталя, несется через забор, к госпиталю легкораненых. И веется дальше, по проселочной дороге, мимо полей. Они бежали, воровато пригнувшись, дрожали от страха. И приглушенно прыскали сдавленным и беспечным смехом, каким умеют смеяться только девятнадцатилетние девчонки.

В назначенный час в прохладных сумерках рыжий ждал в саду, облокотившись о темный ствол старой черемухи. Он старательно насвистывал, делая вид, что спокоен, а сам нервно ломал веточку в руке. Веточка гнулась, но ломаться не хотела, от ее сочной коры шел горький аромат. Было тихо, со стороны госпиталя струился мутный свет. Вдалеке слышался лай, тарахтение грузовика по бездорожью, редкие голоса. Веточка так и не сломалась, рыжий отбросил ее. Сквозь листву и темные стволы сада он вдруг уловил движение. Что-то, сверкая, приближалось. Совсем рядом тихо хрустнул наст. Света вынырнула из темноты, запыхавшаяся, в белом халате, препоясанном под высокой грудью. Сегодня на ней не было косынки, которую обычно носили медсестры, коса темнела на плече. От запахов хлорки и ментола она казалась еще строже и неприступней. Над ее верхней губой чернела большая родинка, от которой рыжий никак не мог отвести глаз. Света тихо поздоровалась и застыла в тени, рассматривая повара из-под бровей. Нет да нет она прислушивалась и всматривалась куда-то в сторону госпиталя, видимо дожидаясь приезда обещанных артистов.

Рыжий оробел, всю его удаль будто сдул порыв вечернего ветра, пахнущего дождем и рекой. Они долго стояли поодаль, переговаривались вполголоса, потом неловко молчали. Что там было дальше, никому не известно. Минут через десять, когда рыжий, осмелев, легонько обнял девушку за талию и уже потянулся прикоснуться колючей губой к ее щеке, прибежала шумная операционная сестра. Махая руками, она просипела: «Светка, скорей пойдем, тебя врачи