Внизу начало стихать.

«Слава Богу», подумалъ Борисъ… Въ эту минуту вошелъ къ нему Ѳедоръ Петровичъ. Борисъ вскочилъ съ кровати.

— Я къ вамъ вотъ съ чѣмъ, — проговорилъ Лапинъ, и подалъ Борису письмо съ черной печатью.

Борисъ увидалъ на штемпелѣ: Москва. Черная печать его испугала.

— Это изъ Москвы, отъ тетушки? — спросилъ онъ… и потомъ успокоивая себя, онъ проговорилъ: —она, вѣдь, въ траурѣ.

— Прочтите, — сказалъ Ѳедоръ Петровичъ. Борисъ быстро сорвалъ печать и прочелъ громко:

«Сегодня я пишу вамъ нѣсколько строкъ, другъ мой, а завтра выѣзжаю. Я была очень больна; но какъ только силы мои немного возстановились, я хочу ѣхать къ вамъ, исполнить всѣ желанія ваши, не боясь и не смущаясь ничѣмъ. Точно новой жизнью пахнули на меня ваши теплый слова. Вы мнѣ даете высокую цѣль, за которую я, какъ сестра и другъ, благодарю васъ. Чрезъ нѣсколько дней мы увидимся, я обниму дѣтей вашихъ, горячо хотѣла бы и вамъ принести исцѣленіе… Господь съ вами. Сестра ваша Софья.»

— Она, можетъ быть, завтра пріѣдетъ, — сказалъ Ѳедоръ Петровичъ, — или, много, послѣзавтра.

— Да… я ей хочу мою комнату отдать, — сказалъ Борисъ торопливо.

— Ну, слава Богу, что она жива и здорова, а объ этомъ завтра…Мнѣ нужно внизъ… Вы оставайтесь здѣеь. — Ѳедоръ Петровичъ, уходя, очень мягко взглянулъ на Бориса.

Когда Борисъ остался одинъ съ Машей, онъ обнялъ ее и сказалъ:

— Не плачь, Маша, тетушка пріѣдетъ и будетъ тебя любить.

Маша вдругъ успокоилась. А Борисъ и съ тревогой, и съ отраднымъ чувствомъ началъ думать о Софьѣ Николаевнѣ и открывающейся новой жизни.

КНИГА ВТОРАЯ.

I.

Большой дикій домъ точно обновился на другой день послѣ похоронъ. Стояло свѣтлое, холодное утро. Солнце играло на окнахъ; стѣны смотрѣли свѣжѣе и опрятнѣе.

Часу въ двѣнадцатомъ, явился Ѳедоръ Петровичъ съ тремя свидѣтелями. Пелагея Сергѣевна, не кланяясь ему, вышла въ бильярдную и сухо взглядывала на Бориса красными, наплаканными глазами. Борисъ всю ночь продумалъ о томъ, какъ пріѣдетъ Софья Николаевна и что сдѣлается съ бабушкой. О самомъ завѣщаніи онъ мало думалъ.

Съ утра, когда онъ сошелъ сверху, имъ овладѣло опять безпокойство и даже раздраженіе. Ему попалось нѣсколько дворовыхъ, старухъ, лакеевъ. Всѣ они смотрѣли просительно, точно хотѣли его остановить и начать разсказывать о своихъ нуждахъ, и во всѣхъ ихъ взглядахъ и движеніяхъ виднѣлось то, что съ этого дня Борисъ для нихъ уже болѣе не барченокъ, а настоящій баринъ.

Съ Пелагеей Сергѣевной Борисъ почти не сказалъ ни слова.

— Приступилъ, — сказалъ Ѳедоръ Петровичъ своимъ спокойнымъ тономъ, когда всѣ собрались въ билльярдной.

Онъ подошелъ къ двери въ спальню, сломалъ печать и отперъ, пригласивъ всѣхъ рукой послѣдовать за нимъ.

Первое, что бросилось Борису въ глаза, была пустая кровать. Больной точно сейчасъ оставилъ ее. И все въ комнатѣ, до малѣйшихъ вещицъ, застыло въ одномъ положеніи.

Пелагея Сергѣевна сѣла на одинъ изъ стульевъ, около стѣны; она упорно молчала и лицо ея было такъ жестко и уязвлено, что трудно было подойти къ ней и заговорить. Борисъ сталъ въ уголъ около двери и облокотился о бюро.

Свидѣтели немножко стѣснялись. Одинъ изъ нихъ, маленькій старичекъ, толстенькій и круглый, подгородный помѣщикъ, примигивалъ все глазомъ. Двое остальныхъ — довольно молодой еще совѣтникъ палаты, съ бѣлокурыми височками, и отставной полковникъ хмураго вида — смотрѣли другъ на друга вопросительно и, по временамъ, взглядывали на Пелагею Сергѣвну.

Ѳедоръ Петровичъ отперъ верхній ящикъ бюро.

— Вотъ здѣсь, — обратился онъ къ свидѣтелямъ: — лежитъ завѣщаніе покойнаго, деньги и бумаги. Я припечаталъ его въ первый же день.

Бѣлокурый совѣтникъ съ улыбкой наклонилъ голову, а толстенькій помѣщикъ подмигнулъ.

Ѳедоръ Петровичъ выложилъ на столъ три большіе пакета.

— Тутъ, — сказалъ онъ, указывая на средній пакетъ: — завѣщаніе, въ этомъ конвертѣ деньги на погребеніе, а вотъ въ этомъ — билеты м серіи.

Бабинька при словѣ серіи подняла голову и въ упоръ посмотрѣла на Ѳедора Петровича.

— Иванъ Ивановичъ, не угодно ли вамъ будетъ прочесть завѣщаніе, — проговорилъ Лапинъ, обращаясь къ бѣлокурому совѣтнику.

Тотъ немножко поежился; подошелъ къ столу и, сломивъ печать съ конверта, вынулъ большую тетрадь въ листъ.

Началось чтеніе. Лапинъ и свидѣтели слушали стоя. Борисъ, въ углу, за бюро, стоялъ, закрывши глаза рукой: ему тяжело было слѣдить за ходомъ завѣщанія; ему хотѣлось скорѣе уйти къ себѣ, наверхъ, отъ колючихъ ощущеній. Неотвязчива была въ немъ мысль, что тутъ разыгрывается послѣдній актъ комедіи; что все это точно подготовлено и подведено.

Пелагея Сергѣевна сохраняла тотъ же суровый, неподвижный видъ; но внутренно она съ жадностью слѣдила за чтеніемъ.

И что пришлось ей услыхать?

Во-первыхъ, она отстранялась вполнѣ отъ всякаго вліянія на имѣнье и дѣтей покойнаго. Опекуномъ назначался Лапинъ, попечительницей Софья Николаевна Телепнева. Когда бѣлокурый совѣтникъ прочелъ этотъ пунктъ, бабинька вся покраснѣла, но не измѣнила себѣ, не сдѣлала ни одного движенія. Покойный завѣщалъ дѣтямъ выдѣлять изъ родоваго имѣнія бабкѣ слѣдующую ей часть, по ея выбору, и предоставить Софьѣ Николаевнѣ пожизненно имѣніе, которое должно было идти ихъ дядѣ. Борисъ узналъ, что ему съ сестрой оставляетъ отецъ шестьсотъ душъ; билетами и серіями: пятьдесятъ тысячъ рублей.

— Теперь, — сказалъ Ѳедоръ Петровичъ, когда чтеніе было кончено: — вотъ тутъ деньги, назначенныя самимъ покойнымъ на погребеніе. — Онъ обернулся къ Борису и Пелагеѣ Сергѣевнѣ. — Я истратилъ на похороны восемьсотъ рублей; тутъ тысяча. Какъ прикажете съ ними распорядился?

Пелагея Сергѣевна молчала. Борисъ взглянулъ на нее вопросительно.

— Отдать Якову, — сказалъ онъ.

— Онъ получилъ награду, — замѣтилъ Ѳедоръ Петровичъ.

— Да, но онъ право стоитъ, — проговорилъ Борисъ, и тотчасъ же прибавилъ: — можетъ быть, бабушка желаетъ…

— Я ничего не желаю, — рѣзко отвѣтила старуха и поднялась. Что-то судорожное видно было въ ней.

Быстро вышла она изъ спальни, никому не поклонившись. Всѣ посмотрѣли ей въ слѣдъ и долго молчали.

Борису стало жаль старуху. Слишкомъ крутъ былъ переходъ отъ прошлаго къ настоящему. Завѣщаніе наносило ея глубокую рану. И тотъ пунктъ его, гдѣ покойный говорилъ дѣтямъ, что они должны уважать бабушку и не дѣлать ей никакихъ непрiятностей, казался горькой насмѣшкой.

II.

Оедоръ Петровичъ взялъ Бориса за руку.

— Ну, Борисъ Николаичъ, — сказалъ онъ ему: — батюшкѣ вашему угодно было сдѣлать меня вашимъ опекуномъ. Тяжеленько, да какъ-нибудь уладимъ все.

— Вотъ бабушка… — вырвалось у Бориса.

— Что дѣлать! — сказалъ Лапинъ, пожавъ плечами — вамъ что-нибудь одно выбирать: или исполнить волю отца вашего, или все отдать въ руки Пелагеи Сергѣевны. Да вѣдь она теперь не смилуется все-равно.

Свидѣтели подошли къ Борису.