притоков вращали мельничные колеса, которые, в свою очередь, приводили в движение молоты и пилы; таким образом, рабочий день в многочисленных мастерских и в первых мануфактурах мог продолжаться до глубокой ночи. Наряду с мельницами-лесопилками мельницы-кузни были самыми шумными предприятиями в городе.

Так что совершенно неудивительно, что именно богатые нюрнбергские купцы, управлявшие городом, инициировали принятие первых законов о тишине. Купеческие семейства проживали в пределах городских стен, поэтому их непосредственно касался шум собственных предприятий. Тем чувствительнее должны были реагировать городские власти на любое дополнительное усиление городского шума, в особенности по воскресеньям и праздникам. Итак, первый в Германии официальный закон о тишине происходит из Нюрнберга. В 1602 г. городской сенат запретил «пускать фейерверки и летучие трубки, под угрозой штрафа в пятьдесят гульденов»[170].

https://youtu.be/Oq730CLiqyI?si=MpQznr2zkQrciem-

16. Грохот фабрик

XVIII в. Историческая лесопилка (Шварцвальд)

По-видимому, все усилия по борьбе с шумом имели лишь частичный успех. Городской совет регулярно обновлял свои постановления, распространяя их в виде листовок. В 1619, 1646 и 1674 гг. последовали дальнейшие ограничения. В 1685 г. сенат был вынужден выступить против уличных торговцев, которые выходили на улицы Нюрнберга в посвященные Господу воскресные дни и устраивали «ссоры, склоки и прочий крик», нарушая покой горожан. Повсюду «возмутительное богохульство, площадная брань, легкомысленная божба», и все это переходит пределы допустимого. 26 марта 1685 г. городской совет повелевает нюрнбержцам «впредь по воскресным и праздничным дням вовсе воздерживаться от продажи и покупки плодов и приготовленных из них блюд на рыночной площади и в домах; также от забоя скота и изготовления колбас, от стирки, развешивания белья и всего прочего, что можно счесть ручной работой; не в меньшей мере – от сопровождающейся громкими криками торговли вразнос хлебом, мясом и молоком во время проповеди; пивоварам на своих телегах и всем прочим упряжкам (воздерживаться) от быстрой езды мимо церковных дверей во время ранней мессы, проповеди, обучения детей и вечерней мессы»[171]. Хотя патриции угрожали согражданам «подлинными и чувствительными телесными наказаниями», установить в городе тишину, очевидно, не удалось. В 1744, 1752, 1762 и 1768 гг. были изданы следующие декреты, имевшие столь же незначительный успех.

Так что законы о тишине были тогда исключением из правил, а до появления действенных законодательных мер было еще далеко.

Доставка новостей: почему мясники трубили в почтовый рожок

Шум, который создают современные СМИ, вырос из грохота самой разрушительной природной катастрофы в истории Европы – лиссабонского землетрясения 1 ноября 1755 г., унесшего до 100 000 человеческих жизней. Почти целый город рухнул как карточный домик; гигантская волна цунами уносила людей в море; уцелевшие дома уничтожил пожар. Подземные толчки ощущались не только в Лиссабоне, но и во всей Европе, до самой Финляндии. Волны цунами, достигавшие в высоту 6–15 м, обрушились на Алгарви (Южная Португалия) и североафриканское побережье. Его волны докатились даже до Барбадоса и Мартиники, лежащих по другую сторону Атлантического океана. Джакомо Казанова (1725–1798) рассказывал в своих мемуарах, как сотрясалась свинцовая крыша тюрьмы в венецианском Дворце дожей[76].

Весть о катастрофе отправилась в разные уголки земного шара: по морю, по суше, по торговым путям и с конными курьерами. Три недели спустя она достигла Парижа и Лондона, на несколько дней позже – германских земель. Некий купец сообщил одной из венских газет: «Среди общего шума, порожденного столь великим несчастьем, слышен был отчаянный крик и жалобы множества страдальцев, вопивших к небесам и призывавшим милость Господа, Чье страшное наказание их постигло»[172]. Гамбургская газета сообщала, что Лиссабон представляет собой «не что иное, как огромное нагромождение камней, под которым погребены заживо более 100 000 человек»[173]. Все крупные периодические издания Европы еще долго рассказывали о катастрофе. Дело было даже не в жадности до сенсаций. Такие торговые города, как Гамбург, Любек, Лондон и Амстердам, имели многочисленные конторы в Лиссабоне и следили за конъюнктурой.

Напечатанные на скорую руку книги, но в первую очередь листовки демонстрировали картины разрушения и давали представление о звучании катастрофы. Лейпцигская листовка под названием «Подробное и достоверное известие об ужасном землетрясении в Лиссабоне» сообщала, как цунами подняло на огромную высоту воду в реке Тежу и затем обрушилось на город. В центре Лиссабона «двери трещали и срывались с петель, рушились стены и эркеры. Говоря кратко, казалось, будто настали последние времена, так что вскоре не останется камня на камне. Те, кто еще спал, были пробуждены ужаснейшим образом – сильным трясением их домов и обрушением жилищ их соседей; они пытались спастись бегством, однако большинство этих несчастных были погребены под руинами своих домов»[174]. Цунами выбросило на берег стоявшие в гавани корабли, выжившие спасались «наполовину обнаженные, наполовину прикрытые одеждой» на возвышенности над Лиссабоном. «Среди них видели и французского посла с супругой, в одном нижнем платье. Другие знатные дамы были совсем не прибраны». На спасение людей, оставшихся под завалами зданий, особенно не надеялись. «Некоторые храбрые люди отважились спуститься к руинам несчастного города, где они повсюду слышали глухие жалобные голоса мужчин, женщин и детей»[175].

Эта катастрофа имела всемирно-историческое значение для культуры, философии и мировоззрения эпохи. Просветители размышляли о том, почему это громкое потрясение постигло именно ультракатолическую Португалию и именно в День Всех Святых, 1 ноября. Как попустил Господь случиться такому несчастью, которое разрушило до основания множество церквей, но пощадило Альфаму – квартал кабаков, проституток и маргиналов? Эту тему обсуждали Кант, Вольтер и Лессинг. О землетрясении писал Гёте. Георг Филипп Телеман сочинил в память об этом событии ораторию «Громовая ода» (Die Donnerode), первое исполнение которой состоялось в 1756 г. А Генрих фон Клейст (1777–1811) 50 лет спустя посвятил шуму подобной катастрофы свою новеллу «Землетрясение в Чили»: «Вот обрушился поблизости дом… огненные языки… (вырывались) из крыш соседних домов… Здесь лежала груда тел убитых, тут раздавались из-под развалин стоны, там люди испускали крики с объятых пламенем крыш»[77]. В кафе и трактирах, в городах и в деревнях месяцами говорили только об этом. Катастрофа глубоко поразила Европу и пошатнула основы старого порядка. В газете Berlinischer Nachrichten от 23 декабря 1755 г. это было сформулировано так: «Кажется, что в природе царит полный хаос, ведь нигде и не услышишь иных разговоров, кроме как про ужасное землетрясение, жестокие штормовые ветра, сильные громы, молнии и град, лесные пожары, стремительные наводнения и другие проявления Божьего гнева»[176].

Раньше информация распространялась без газет и без листовок – только значительно медленнее и нерегулярно.