Шрифт:
Закладка:
Давайте проясним: это не идентичные расстройства, не одинаковые бредовые проявления; мир кошки, как говорят этологи, ее Умвельт[47], то есть все, что в окружении кошки имеет для нее смысл, кардинально отличается от человеческого, поэтому у нас нет никаких оснований утверждать, что у этих двух видов одинаковые бредовые проявления. «Кошачьи сны населены мышами», – писал Рене Том, присоединяясь к Людвигу Витгенштейну (см. с. 57). Они оба говорили об одном и том же, только разными словами: миры каждого вида несопоставимы; я бы со своей стороны добавил к этому уникальность каждого индивида. Позволит ли когда-нибудь технический прогресс создать визуальное изображение утраты контакта с реальностью? Что видит Мелли, когда выпадает из круга общего восприятия и погружается в свой мир? Какая огромная разноцветная мышь или чудовищная собака внезапно вторгается в ее вселенную и пугает ее так, что и представить невозможно? Какое невыносимое телесное ощущение заставляет ее с остервенением вылизывать себя до полной потери шерсти, как та молодая женщина, которая вырывала у себя волосы во время приступов бреда? [10]
Поверьте, хоть человеческая шизофрения и диссоциативное расстройство кошек несопоставимы, они похожи как двоюродные братья и принадлежат к одному семейству, корни которого уходят в физиологические нарушения работы мозга.
Генетическая предрасположенность, влияние вредоносных факторов раннего развития или пищи на баланс микробиоты, все, что больше всего интересует врачей в разрезе раннего выявления шизофрении и ее профилактики, в один прекрасный день может стать частью повседневной практики ветеринарного врача психиатра.
Настало время признать наличие этих расстройств у животных и осознать, что они тоже могут быть безумны.
Безумие, вы сказали безумие?
Когда я задаю этот вопрос на семинарах с участием дюжины ветеринаров, поначалу часто натыкаюсь на выраженный скептицизм или, в лучшем случае, вежливое безразличие. Но, услышав описание симптомов, коллеги начинают вспоминать клинические случаи, и в конечном счете мне удается их переубедить. Они становятся моими лучшими помощниками, регулярно направляющими мне животных с сопроводительной запиской такого характера: «Уважаемый коллега, направляю вам Ромео, мне кажется, у него одно из двух тяжелых психических расстройств, о которых вы говорили». Те, кто говорит, что невозможно не узнать то, что уже знакомо, не лукавят.
Без сомнения, в ближайшие годы лечение этих заболеваний продвинется вперед. В здании не хватает всего одного кирпичика, чтобы в ветеринарных вузах начали по-настоящему преподавать психиатрию, а не ограничивались, как сейчас, этологией. Это сравнимо с тем, что на медицинском факультете не рассказывали бы о психических расстройствах, а ограничивались социологией, наукой интересной, но не первостепенной для врачей.
Мы лечим других животных, а не человека, и наша клятва Буржела[48], как и клятва Гиппократа, обязывает нас оказывать помощь нашим пациентам. Игнорирование душевных болезней не было ошибкой, когда уровень наших познаний не позволял нам участвовать в диагностике и лечении психических расстройств вверенных нам животных, но могло бы ею стать. Но сегодня, когда сознание животных занимает центральное место в научных исследованиях, а их благополучие стало главной заботой общества, какое право мы имеем продолжать игнорировать страдания наших животных?
Лучше узнать, чтобы лучше лечить
Наконец, я объявляю свой диагноз Натали, которая одновременно испытала обеспокоенность и облегчение…
Облегчение, потому что мои выводы отчасти подтвердили ее слова.
Обеспокоенность, потому что к этому обязывает сам диагноз и не вполне ясная перспектива. Конечно, я выпишу лекарство, но оно не гарантирует положительного исхода, потому что пока мы располагаем недостаточными данными и инструментами. Тем не менее я уверен, что будущее Мелли прояснилось не потому, что я попытаюсь ее вылечить, а потому что Натали теперь знает своего врага в лицо и больше не будет бороться с неизвестностью. В Древнем Египте ограниченные в способах лечения врачи обычно говорили: «Я знаю эту болезнь и могу назвать ее имя», – и эти слова были их первым терапевтическим приемом.
Лечение давалось непросто, к тому же кошка отказывалась принимать лекарства. Кризисы случались не очень часто, но все же выбор между пользой от ежедневного приема лекарств и риском от него перевесил не в пользу первого. Натали честно старалась несколько недель подряд, но в итоге отказалась от лечения Мелли. Я думаю, они обсудили это с Шушу и договорились, что он будет предупреждать ее о наступающем обострении. В этот момент она запирала Мелли в максимально тихой комнате без света, без звука и других раздражителей, чтобы защитить всех живущих в доме: это соответствовало предписанной мной поведенческой терапии.
Я все реже и реже получал вести о Мелли, которая умерла много лет спустя от острой почечной недостаточности, как и многие другие кошки без диссоциативного расстройства.
Случай с Мелли – дело прошлое, и, к счастью для кошек, такие случаи редки, но все же они встречаются. Многие из них остаются без внимания, животное скитается от дерматологов к неврологам, а заканчивается все усыплением. В недавнем прошлом я стал свидетелем, как у нескольких кошек пришлось ампутировать хвосты из-за серьезных эпизодов аутоагрессии. Для начала убирали дистальную треть, то есть кончик хвоста, но, если припадки продолжались, ни один воротник, ни одна повязка не могли устоять перед этим разрушительным «безумием», и новые самоповреждения приводили к новой ампутации вплоть до первых хвостовых позвонков. Именно в этот момент, осознав всю серьезность мучений животного и зайдя в тупик, врачи часто принимают решение об усыплении из сострадания.
И как тут не войти в положение наших коллег, опытных, но никогда не обучавшихся кошачьей психиатрии, чувствующих себя бессильными перед лицом физической и душевной боли?
Новые инструменты для нового мышления
Даже сегодня, когда вопрос о наличии у животных сознания практически решен, отдельные специалисты все еще сомневаются в том, что они могут испытывать страдания. Столетие
