– Никого еще нет? – спросил Бибош.

– Нет еще.

– Прекрасно. Это мой приятель, – продолжал он. – Поищи ему, пожалуйста, ботинки, они ему очень нужны.

Мальчик встал, отошел в боковую галерею и почти тотчас же вернулся с запасом обуви. Можно было подумать, что я попал в сапожную лавочку.

– Выбирай, – сказал Бибош. – Может быть, тебе надо и носки? Ты только скажи, тебе дадут.

Не могу вам выразить того блаженства, какое я испытал, когда мои истертые замерзшие ноги согрелись в нитяных носках и новых ботинках.

Когда я переменил обувь, пришли два мальчика, потом третий, потом четвертый, потом еще трое, одетые во все новое.

Бибош представил им меня:

– Это мой приятель, я его знал, когда работал в цирке, он фартовый парень! Ну, показывайте, кто что сделал.

Каждый стал опустошать карманы и мешки: один принес ветчину, другой бутылку. Кто-то вытащил из кармана небольшую бутылочку с серебряным детским рожком.

При виде рожка в труппе поднялся шум, послышались шутливые замечания и смех.

– Ничего! – сказал Бибош. – И это хорошо. Он будет пить из рожка, – и он указал на меня.

Все уселись вокруг жаровни прямо на землю. Бибош пригласил и меня ужинать и, как гостю, мне предложили поесть первым. Давно я уже не видел такой роскоши. Признаться, что ни дома, ни у де Бигореля я никогда не имел случая принять участие в таком роскошном пире. После ветчины была холодная индейка, потом пирог с гусиной печенкой. Я был так голоден, что приводил в изумление всю труппу своим аппетитом.

– На здоровье, – говорил за всех Бибош, – приятно угощать друзей, которые так уписывают еду.

От обильного ужина, тепла и усталости я отяжелел, и меня потянуло ко сну.

– Ты хочешь спать, – сказал Бибош, видя, как у меня слипаются глаза, – не стесняйся. К сожалению, я не могу предложить тебе ни подушки, ни перины, но ты и так будешь крепко спать, не правда ли? Еще стакан доброго пунша, и мы пожелаем тебе спокойной ночи, – предложил он.

От пунша я, к великому изумлению всего общества, отказался. Я попросил только указать мне место, где я могу лечь.

– Сейчас я тебя провожу.

Бибош зажег свечу от жаровни и, идя впереди, проводил меня в боковую галерею каменоломни, где на полу лежал толстый слой соломы, покрытый тремя одеялами.

– Спи спокойно, завтра мы поговорим с тобой, – и он оставил меня одного, унеся и свечу.

Я не чувствовал себя спокойно в этой каменоломне, где мои глаза ничего не могли различить во тьме, к тому же я был сильно заинтригован. Мне хотелось узнать, кто были мои новые товарищи. Их мешки с бутылками и ветчиной казались мне подозрительными, но усталость взяла свое: едва я завернулся в одеяло, как тотчас же уснул. «Мы поговорим завтра», – сказал Бибош. Да, завтра будет время объясниться. А сегодня у меня есть пристанище, и я хорошо поужинал.

Я слишком много пережил за этот день и уснул так крепко, что ни крики, ни смех пьющей компании в нескольких шагах от меня нисколько не мешали мне спать.

На другой день Бибош разбудил меня. Без него я бы, наверное, проспал целые сутки.

– Вставай, одевайся, вот тебе одежда.

Я сбросил свое тряпье и надел платье, которое мне подал Бибош: панталоны и куртку из пушистого, мягкого сукна.

Слабый свет дня проникал под своды этого глубокого подземелья.

– Ну, мой друг, – говорил Бибош, пока я одевался, – я думал о тебе и вот к чему пришел: ты, наверное, не мастер в ремесле, не правда ли?

– Вероятно, да.

– Я не сомневаюсь: это видно сейчас же. Но если ты думаешь приняться за дело не обучаясь, это к добру не приведет, а потому я дам тебе учителя, ты будешь для него «мышонком».

При всем моем желании не показать себя невеждой в знании парижского языка, невозможно было оставить это слово без объяснения. Если мне предстоит «стать мышонком», то должен же я знать, как?

– Ты кончил одеваться? – спросил Бибош, видя мое недоумение.

– Да.

– Чудесно, пойдем теперь завтракать, а после я отведу тебя к своему другу.

Я последовал за ним. Жаровня погасла, и никаких следов не осталось от вчерашнего пиршества: все было чисто и пусто. Свет проникал в помещение через вход и освещал только два столба, поддерживающих свод, да развалы камней.

Из углубления в стене Бибош достал бутылку, хлеб и остатки ветчины.

– Отрежем кусок и позавтракаем у твоего нового хозяина, – сказал Бибош.

Я набрался смелости спросить, кто он и что я должен буду делать.

– Не смейся, пожалуйста, надо мной, – сказал я ему, – ты знаешь, что я не бывал в Париже и здешнего языка не знаю. Объясни мне, что такое «мышонок»?

Этот вопрос привел его в такое веселое расположение духа, что я боялся, как бы он не задохнулся от смеха.

– Ах, какие чудаки эти провинциалы, – сказал он. – Так ты не знаешь, что значит «мышонок»? Это значит мальчишка, – понимаешь? Такой, как ты, как я, не очень тупой и не очень проворный. Ты, вероятно, не знаешь, как многие купцы закрывают свои лавки в то время, когда они обедают в кухне?

Я не понимал, какую связь он усматривает между этими двумя понятиями: что такое «мышонок» и как закрывают купцы на обед свои лавочки?

– Они их закрывают посредством маленькой планочки, – продолжал Бибош, передавая мне бутылку, которую он наполовину опорожнил. – Эта планочка сдерживает пружинку, которая соединяется со звонком, и вот когда кто-то входит, отворяя дверь, он толкает планку, та передает толчок звонку, и звонок звенит, а купец, который сидит спокойно в кухне или в задней комнате, выходит посмотреть, кто пришел. Догадываешься теперь, для чего нужен «мышонок»?

– Совсем не догадываюсь. Не для того же, чтобы заменять звонок?

Бибош расхохотался до слез, закашлялся от смеха, а когда он перестал кашлять, я получил от него хороший тумак.

– Если ты будешь говорить подобные вещи, то, пожалуйста, предупреждай заранее, иначе ты меня уморишь. Не заменять звонок, нет! «Мышонок» должен помешать звонку звонить, а для этого надо войти в лавку без звонка. Войти надо тихонечко, без шума, пробраться к ящику, взять деньги из кассы и передать тому, кто стоит снаружи. Тот берет деньги и помогает «мышонку» вылезти; купец лишится своих денег, не подозревая об этом! Теперь понимаешь?

Я был поражен.

– Но это значит, что тот, кто взял деньги из кассы, вор?

– Ну, так что же?

– Но ты разве вор? Ты – сам?

– А