с чертежами и подробной историей боя по донесениям и приказам я свел в брошюре, которую напечатал (секретно) и разослал во все штабы корпусов и дивизий, участвовавших в бою. Правильность картины боя никем не оспаривалась.

Глава 6

Дело Корнилова

1. Политическая обстановка в Петрограде

Если наступление противника под Ригой только оттеснило наш военный фронт, то в Петрограде оно прорвало наш политический фронт.

На Петроградском фронте давно уже было неблагополучно. После неудачного наступления 18 июня российская революция, в сущности, попала в тупик, лишилась своего поступательного движения. Ее историческим значением, психологическим смыслом и единственной государственной программой был мир. Быть может, даже мир «во что бы то ни стало». Но все пути к миру казались уже испробованными и только отдаляли от мира. Настроение союзной демократии начинало складываться все определеннее против русской демократии. Дипломатия относилась к России с явным пренебрежением, особенно после того, как вступление в войну Америки дало возможность спокойнее относиться к мысли о выбытии России из строя. Противник если и учитывал российскую революцию, то только как ослабление русского фронта, как возможность мира за счет России… Ведь даже германская социал-демократия стала беспокоиться о слабости России, о той анархии, которая там воцарилась.

Ни мира, ни войны.

Временное правительство вело напряженную работу по восстановлению боеспособности армии усилением власти, обновлением командного состава. Исполнительный комитет вел какие-то переговоры с представителями демократии других стран.

Но из вопроса первостепенной важности проблема войны и мира превратилась в обыденную заботу, и если иногда выдвигалась на первый план, то уже как средство для сведения других политических счетов.

Даже когда вооруженные для войны массы в тылу проявляли явно безумное настроение, когда кронштадтские матросы собирались идти походом, всем флотом, на Петроград, когда приходилось вступать в дипломатические сношения с Красноярской республикой, основанной солдатчиной, опьяненной революцией и бездельем, – и тогда эти явления обсуждались не с точки зрения войны, а с точки зрения внутренних политических и социальных вопросов.

Коалиционное правительство, созданное для того, чтобы единым авторитетом руководить массами, распалось тотчас после неудачи наступления на фронте. Кадеты, а за ними князь Львов вышли из состава правительства, недовольные социальным радикализмом левой части его. Начался нескончаемый кризис власти, продолжавшийся почти месяц, заполняя все газеты того времени, за исключением дней большевистского восстания в Петрограде и прорыва фронта под Тарнополем.

Аграрные беспорядки, падение производительности на заводах параллельно со все растущей требовательностью рабочих, понижение личной безопасности, постоянные случаи грабежей и убийств, совершаемых безнаказанной вооруженной толпой, – словом, все признаки, что война национальная начинала переходить в войну социальную, напугали правые и умеренные круги. На демократизм, на волю народную, на Учредительное собрание надежды были уже отброшены: ведь муниципальные выборы по всей России дали подавляющее большинство социалистам.

И выдвигается формула: выборы при современных условиях не могут дать точной картины разумной воли народа. К личным мотивам напуганных, терроризированных, идущих навстречу материальному разорению людей присоединились и для многих безусловно доминировали мотивы государственного порядка: власть слишком слаба, не хочет и не умеет приказывать массе, которая стала нестойкой на фронте, и это грозит Русскому государству и всему будущему страны величайшими бедствиями. Не спрашивать, не советоваться, не убеждать, а приказывать и принуждать надо. И начинаются судорожные поиски власти, которая могла бы не убеждать, а только приказывать.

Как раз противоположную эволюцию проделывало левое крыло общественности. С таким же беспокойством следя за признаками растущей анархии и болезненными психическими процессами в массах, левые круги сочли наиболее правильным идти на уступки в социальной области, в особенности в аграрной, дать так много, чтобы не оставалось ничего, чтобы требовать, подкупить массы, купить у них повиновение.

Это уже не было двумя мнениями, это было двумя процессами развития социальных настроений. И неминуемо должен был наступить разрыв.

Правда, Керенскому в конце июля удалось организовать нечто вроде [второго] коалиционного правительства после формального объединения обоих крыльев общественности. Но это лишь прикрыло, а не ликвидировало кризис… Точнее, локализовало его в самом правительстве. Это я видел своими глазами во время последнего пребывания в Петрограде.

Поехал я тогда в Петроград, чтобы выяснить возможность моей дальнейшей работы на фронте. С назначением Савинкова управляющим Военным министерством и Филоненко верховным комиссаром мое положение стало довольно неопределенным, потому что я потерял контакт с фактическими руководителями министерства. А работать на фронте в качестве представителя правительства можно было, только чувствуя уверенно все оттенки настроения наверху. Тут, мне казалось, не только не было понимания, но с каждым днем становилось яснее, что понимания и быть не может. Это были скорее мелочи, чем крупные разногласия. Но мелочей было так много, и они были так досадны, что мешали работе. В особенности во всех заявлениях и действиях Филоненко чувствовалось что-то бюрократически-властное, ненужно-формальное. Мне подчас казалось, что институт комиссаров он хотел обратить в новый вид оружия наряду с пехотой и артиллерией, строго централизованный, построенный на принципе формального подчинения.

Отправляясь в Петроград, я имел уже готовое решение уйти в отставку и поступить офицером в один из полков на фронте, чтобы посмотреть, что можно сделать офицеру в армии в современных условиях.

Однако с Савинковым мне удалось увидеться только мельком. Утром, немедленно после приезда, я отправился к нему. У него сидел министр исповеданий Карташев. Савинков просил меня зайти вечером – поговорить подробнее. Вечером я застал у него Филоненко, приехавшего в Петроград вместе с Корниловым.

Савинков сообщил мне, что он уже частное лицо, так как подал в отставку и отставка принята. Я выразил сожаление.

О причине конфликта я знал уже от Керенского, который дал мне ознакомиться с запиской Корнилова и высказать мнение о ней. В записке этой, подписанной Корниловым, Савинковым и Филоненко, указывалось на необходимость немедленного принятия целого ряда мер в армии и в тылу. В сущности, предлагались определенные тенденции к сокращению полномочий комиссаров, к установлению законных рамок деятельности комитетов; говорилось снова о введении отдания чести и дисциплинарных взысканий. Для тыла требовалось введение смертной казни за ряд преступлений, милитаризация железных дорог и всех отраслей промышленности, связанных с войной. Я сказал, что записка, в общем, формулирует те задачи, которые ставит перед собой само правительство, если исключить милитаризацию дорог и промышленности. Но она написана в таком вызывающем тоне, что ее опубликование может привести к большим бедствиям. Тогда надо решиться идти против комитетов и не рассчитывать на их помощь. И дело было в такте, тоне, а не в существе. Таково было, приблизительно, мнение и Керенского.

Но я видел, что ему приходится выдерживать напор серьезнейших и разнообразных влияний. Ряд лиц толкал его в одном направлении – принятия записки в качестве правительственной программы. Я и на себе испытал влияние этих