являлись на занятия. Но часто те офицеры, которые по исключению работали в новых учреждениях, комитетах и комиссиях, удивляли нас больше, чем те, которые не являлись в роты, несмотря на требование солдат, ибо на второй день работы начинали разговоры о производстве в следующий чин… Но и таких исключений вначале было очень немного.

Офицерство «ушло» от войны не менее, чем солдаты… Поэтому оставалась не армия, а толпа. А вместо офицеров – большевистские агитаторы.

Лишь в последнее время наблюдался небольшой поворот. В ротах, полках и дивизиях выдвигались новые офицеры, действительные руководители солдат. Начиналось сближение часто с совершенно неожиданной стороны: с чтения газеты ротой, с организации развлечений, спортивных игр. Научились пользоваться новыми порядками и учреждениями с выгодой для дела и без всякого ущерба для себя. Выписали себе библиотеки. Но дело все же шло очень медленно, и офицерский вопрос оставался сложным до последних дней.

* * *

Все эти трудности – с командным составом, с офицерством и солдатской массой – увеличивались чрезвычайно печальным состоянием военной техники.

Если армию еще можно было заставить стоять на фронте и сражаться, то только при условии, чтобы солдатская масса чувствовала, что ее не ведут на убой, что ее силы и жизнь использованы правильно, а не растрачены без счета и ответа. Но в армии была неискоренимая привычка, завещанная старым строем: считать винтовки, патроны, но не солдат. Солдат должен только повиноваться, а жить он может и грязных ямах, покрытых ветвями деревьев, наступать он может, наваливаясь массой, заливая своей кровью, залавливая телами всю хитрость немецкой военной тактики, все выдумки немецких инженеров.

При объезде корпусов я, помимо политических вопросов, всегда выдвигал вопросы технические. И мой скептицизм по отношению к командному составу только возрастал. Учение, где проводилось, шло по старым уставам, безнадежно устаревшим еще до войны. Я не мог не видеть, что такие занятия были только тратой времени, испытанием на терпеливость и повиновение солдат… Весь строй военного дела не двигался вперед, не совершенствовался, но, наоборот, регрессировал. Раньше командный состав в случае неудачи чаще всего обвинял еврейских шпионов… Теперь обвинять только евреев нельзя было, но зато сколько угодно можно было валить вину на общий дух армии, на свободу, на революцию, на правительство… Чего же беспокоиться?

Я имел возможность осмотреть подробно вместе с генералом Черемисовым громадные фортификационные работы под Ревелем, продолжавшиеся с начала войны и имевшие целью задачей защиту города с суши. Несмотря на чудовищные средства, затраченные на эти постройки, и громадное количество произведенной работы, Ревель не имел никакой защиты с суши, так как, по единодушному отзыву всех офицеров, пехота не могла бы даже расположиться в этих укреплениях, не то что сражаться в них. В лучшем случае она могла просто уйти в громадные подземные, вырубленные в скалах галереи, не имея возможности сделать хотя бы выстрел в сторону противника. Мы были буквально поражены всем виденным – бюрократически уставным долблением земли и камня, тем более имелись сведения, что противник готовит какие-то операции в Балтийском море. Говорят, постройки в Финляндии были еще чудовищнее и нелепее.

Я, как мог, постоянно обращал внимание на эту сторону дела. Даже написал доклад о методах обучения армии в современных условиях, с целым рядом технических указаний. Но Ставка отмалчивалась от моих писем и докладов… Несколько успешнее были мои домогательства в Петрограде, где мне было разрешено опубликовать мои соображения об обучении. Я стал привлекать молодых офицеров к работе и мечтал уже о военно-технических реформах на фронте, соответствующих новым политическим условиям и требованиям современной войны. Но по тогдашним условиям и настроениям это было если не донкихотством, то, во всяком случае, сизифовой работой.

Все же, когда мы подводили итоги нашим трудностям, возможностям и результатам, нам казалось: дело не было безнадежным. Ведь в 5-й армии генерал Данилов хвалился, что у него не армия, а военный университет: все работало, училось, просвещалось не только в ироническом, но и в правильном смысле, так как весь лучший и культурный элемент армии двинут в дело.

Хуже было в 12-й армии, но и там дело шло на поправку. Парский со своеобразным спокойствием заверял, что армия «вылечится»… Конечно, армия не могла еще думать о наступлении. Но такая задача перед ней и не ставилась.

Правда, даже обороноспособность могла вызывать сомнения – но делались соответствующие изменения в оборонительных планах. Быть может, нужно было только поверить армии… Но ей не верили – и разрушали веру в нее у других.

И все-таки армия, быть может, могла бы выдержать натиск ослабленного войной противника… Но она не могла выдержать комбинированного удара в тылу и на фронте.

Глава 5

Падение Риги

Первый удар со стороны противника последовал на фронте под Ригой.

Сведения о начале наступления противника под Ригой я получил в Двинске, где как раз объезжал корпуса. В штабном сообщении были тревожные тона, но была и уверенность, что все обойдется благополучно.

На другой день сведения были тревожнее. Я немедленно уехал в Псков и там в кабинете главнокомандующего увидел показавшуюся мне невероятно уродливой карту, уже без Риги…

Главнокомандующий был в чрезвычайном волнении. Дело шло уже не только о Риге, но обо всем положении Северного фронта, так как в 12-й армии пахло катастрофой: двенадцать часов главнокомандующий не имел никаких сведений оттуда и не мог добиться даже связи со штабом.

Через полчаса я был на дороге к Риге.

Падение Риги вообще было весьма замечательным фактом, совершенно еще не выясненным в военной литературе.

О предполагаемом наступлении противника я слышал с первого дня моего приезда на фронт – и главнокомандующий, и командующий армией, и члены комитета – все постоянно об этом говорили. И давно уже были приняты самые решительные и серьезные меры к парированию удара. Инженер Ермолаев, едва ли не наиболее энергичный и выдающийся военный инженер наших армий, укреплял все подступы к Риге по последнему слову техники, причем он имел в своем распоряжении неограниченное количество лесного материала и бетона. Для облегчения обороны фронт умышленно сократили, отодвинув части по взморью к линии почти неприступных озер. Правда, при этом исходили из предположения, что противник направит атаку на наш левобережный плацдарм вдоль берега Двины. Но генерал Парский, осмотревшись на месте, решил, что атака наиболее вероятна в направлении на Икскюль, и принял соответствующие меры, усилив резервы на правом берегу Двины. Вообще его приказ с распоряжениями на случай атаки противника, данный за несколько недель до наступления, предвидел события с поразительной ясностью и правильностью. Поэтому и меры были приняты достаточные.

Фактически оказалось известным не только место, но и время наступления с точностью до одного часа. Накануне наступления перебежчик-эльзасец