Патриарх Борис неспроста оказался в Крыму. По сути – сбежал из Москвы после скандала с попыткой избавить город от коронавируса. Столицу и Петербург облетел на самолете схиархимандрит Илия, сам он проехал по центру Москвы с иконой Пресвятой Богородицы «Умиление». Ехал, как положено, – на «мерине» в сопровождении полиции с мигалками. Даже молитву специальную утвердил по этому случаю и читал во время проезда с иконой по Москве: «Господи Боже наш, не вийди в суд с рабы Твоими и огради нас от губительнаго поветрия, на ны движимаго. Пощади нас, смиренных и недостойных рабов Твоих, в покаянии с теплою верою и сокрушением сердечным к Тебе милосердному и благо-применительному Богу нашему припадающих и на милость Твою уповающих. Твое бо есть, еже миловати и спасати ны, Боже наш, и Тебе славу возсылаем, Отцу и Сыну и Святому Духу, ныне и присно и во веки веков. Аминь».

Увы, злосчастный вирус оказался сущим сатанинским отродьем. Ни чудотворная икона, ни молитвы по всем храмам Российской Федерации его так и не изгнали. Патриарх счел за благо уединиться от мирской суеты в ялтинском подворье, которое находилось под духовным окормлением второго небесного борца с эпидемией – схиархимандрита Илии. Позднее Борис назвал причину неудачи – икона оказалась китайской подделкой и не имела чудотворной силы. Но время было упущено. И вот – корзина с подарками из Крыма означала, что патриарх понемногу приходит в себя.

Андрей все глубже погружался в воспоминания. На Кузнецком, как в добрые времена двухмесячной давности, сидел на раскладном стуле пожилой дядька в очень сильно потертом джинсовом костюме, стоптанных светлых кроссовках «Адидас», с седыми нечесаными волосами. Он что-то бренчал на акустической гитаре и хриплым голосом урчал в микрофон. Чем ближе подходил к нему Андрей, тем больше в нем росло недоумение.

Мужик пел знаменитую песенку группы Slade «Everyday when I'm away». Пел очень удачно, пытаясь подражать тонкоголосому Ходди Холдеру. Заметив единственного зрителя, уличный музыкант запел песенку сначала:

Everyday when I'm away

I'm thinking of you

Everyone can carry on

Except for we two.

And you know that our love

And you know that I

And you know that our love won't die.

And it…

Андрей стоял напротив него в полном одиночестве, но дослушал до конца.

– Что, чувак, знакомая песенка? – волосатый поднял голову и улыбнулся.

– Ты, часом, не Ходди Холдер? – ответил Андрей из-под маски. Он знал имя англичанина, автора и исполнителя песенки, поскольку слушал ее тысячи раз, даже слова знал наизусть. Когда-то очень давно, после детдомовского жесткача, он впервые ощутил под эту музыку совсем другие чувства.

– Нет, не Ходди. Я Витек Бакшеев. А ты часом в Крыму не бывал году, этак, в восемьдесят пятом? – Витек перебирал струны гитары и качал головой. Возможно, она тряслась от старости или пьянства.

– Был в восемьдесят восьмом. Спортивный лагерь МАИ.

– Помнишь такую группу – «Чистая случайность»? – Витек продолжал сверлить его взглядом, перебирая по-прежнему струны.

– Помню.

– Значит, и меня должен помнить. Это моя группа, я пел.

– Вспомнил. Вначале танцев ты говорил «Чистая случайность», а под конец – «Чистая случайность – 200».

– Так и есть, чувак. «Двести» означало стакан портвейна. Божественно! А ты что же – авиатор?

– Нет.

– Не сложилось, значит. – Он стал терять интерес к огромному бегемоту в маске и принялся листать нотную тетрадку на алюминиевом пюпитре, что стоял перед ним.

Андрея подмывало сбросить маску и поболтать с Витей Бакшеевым. Тот не узнал его, хотя он пробыл с ним рядом почти месяц. Его популярность в середине 80-х нисколько не уступала «Машине» или «Полосе отчуждения». Он так же играл рок на студенческих сейшенах, халтурил летом в крымских и сочинских спортивных лагерях, которые держали «на югах» все крупные институты и университеты Советского Союза. Андрей догадывался, с каким презрением относятся к нему старые советские рокеры, сатаневшие от битлов, Ричи Блэкмора и Рода Эванса. Стоило ему снять маску, и Витек скорее всего узнал бы в нем попсовика из «Ласкового мая». Как правило, дальше в таких случаях выражалось презрение в самых разных формах. Он не стал искушать судьбу, достал из забитого кредитками кошелька «красненькую» и протянул старику Бакшееву.

– Благодарствуйте, – с удовольствием проговорил Витек, пряча деньги в карман джинсов. – Сбегал бы за бутылкой, но «кир» сегодня под запретом, сам понимаешь!

Он назвал алкоголь так, как называли его советские рокеры сорок лет назад, – «кир». Ностальгия по прошлому начинала прошибать Андрея до слез. Собрался было достать еще одну «пятерку», но вовремя понял, что будет перебор. Он кивнул Витьку Бакшееву на прощание, повернулся и зашагал вниз по Кузнецкому, к повороту на Неглинку. За его спиной, как будто в припадке астматического кашля, зазвучала губная гармошка с запевом к «Белым розам». Бакшеев его узнал. Хороший музыкант всегда узнает человека по голосу, если слышал его хотя бы раз. А голос Разина звучал из всех ларьков каких-то тридцать лет назад. Андрей не стал останавливаться, лишь поднял правую руку и не поворачиваясь помахал Бакшееву. Старикан смотрел ему вслед и пытался вспомнить, где слышал и видел этого чувака перед тем, как он стал Андрюшей Разиным.

Андрей шел домой вдоль ограды Центрального банка. Напротив, на другой стороне Неглинки, нежданно-негаданно увидел открытую хинкальную. Он любил там бывать и совсем было решил перейти улицу и посетить «заведение». Но вовремя вспомнил о пирожках и жареной курице от патриарха. И о бутылке крымского портвейна, появление которой совпало с призраком из «Чистой случайности – 200». По крайней мере сегодня не придется думать, чем заняться вечером. Эта мысль подстегнула его, он быстро миновал Звонарский и Нижний Кисельный переулки, нырнул в преисподнюю торговой галереи и через систему подземных ходов и кодированных лифтов добрался к себе, на пятый этаж дома, стоящего между Центробанком, Сандуновскими банями и рестораном «Белое солнце пустыни».

Он вновь притащил в гостиную корзину с пирогами, жареной курицей и бутылкой крымского портвейна. На кухне незнамо откуда оказался даже граненый стакан. Отворил настежь огромные – от пола до потолка – створки окон, уселся в кресло и вытащил штопором пробку из темно-зеленой бутылки с портвейном. За окном в сторону Кремля убегали крыши гостиницы «Будапешт», ЦУМа, Большого театра. Неподвижно висел флаг над куполом Центробанка. Андрей налил портвейн в стакан. По комнате разлился его приторно-сладкий, неповторимый запах. Он старался вообще не пить,