Я в который раз задавалась вопросом: “Что чувствует он?” Потому что сама уже давно перестала различать что-либо среди вороха навязанных Узами чувств-пустышек. Эмоны тоже притихли, отражая душевную подавленность хозяев. Койот смотрел на Лису, но в нашей реальности именно я смотрела на Павла. Узы светились ровным золотым светом, словно не были только что отравлены злобой и ревностью.

— Тина, — позвал Павел и поднял взгляд. Глаза у него были запавшие и воспалённые, а зрачки настолько широкие, что почти поглотили радужку. Колодцы, а не глаза. По лицу считать эмоции старосты не смог бы даже гуру психологии, но у нас была связь, через которую, как бы не душил их Павел, просачивались жгучие тревога, досада и вина… За что он себя винит?

— Как ты? — он вглядывался в моё лицо, кажется тоже пытаясь понять, что у меня душе. — Как себя чувствуешь?

— Нормально. Как Илона?

— Отделалась испугом… Что у вас произошло в гостиной? Можешь рассказать по порядку?

Я откинулась на кровать — невозможно было терпеть эту пытку взглядом — глубоко вздохнула, задержав дыхание и собираясь с мыслями. Как же глупо сейчас прозвучат мои слова, в них ни капли смысла и одновременно в них — доказательство моего преступления. Я медленно выдохнула и так же медленно произнесла:

— Мне нельзя сильно злиться. … до ненависти — нельзя. Звучит глупо, но это всегда как-то так работало — тем кто был рядом становилось дурно. Мама говорила, что у меня взгляд тяжелый. Кажется, в детстве пару раз бывало, что мальчишки-задиры вдруг ни с того ни с сего убегали от меня в слезах. Помню, в школьные годы одна девчонка из параллели до того испугалась, что на минуту потеряла дар речи — просто сидела и молча всхлипывала… Из-за этого я ни с кем особо и не общалась… кроме Алека. Мне казалось, уж на него-то никогда не разозлюсь. Никогда не напугаю своим “тяжёлым взглядом”. А в итоге, он чуть не погиб. Ведь если бы я тогда, на крыше, смогла сдержать свою злобу, то… Сейчас я это понимаю, но что толку. Так что я знала эту свою особенность, хоть и не придавала ей много значения. Потом, когда с тобой поговорила в кафе, решила, что это сила Эмона. Но… видимо нет. Видимо дело в той штуке за спиной. Но я всегда могла себя контролировать…

Я замолчала, но недосказанная правда повисла в воздухе… Я могла покалечить Илону. И в тот момент не видела в своих действия ничего противоестественного, словно передо мной был не человек, а какая-то букашка, которую, не задумываясь, можно расплющить каблуком. Во мне словно очнулась спящая сущность, и я стала кем-то ещё. Другой Тиной. И не было ничего естественнее, чем дать волю порыву.

Теперь, спустя пятнадцать минут, грудь сдавливал стыд, а сердце изнывало под колкими ударами совести. Я опять всех подвела. Доставила проблем. Чуть не покалечила человека, спасшего меня от участи стать закуской монстра. А всё из-за чего? Из-за взыгравшей гордости? Из-за ревности к тому, кого я знаю всего пару дней?

Павел тоже лёг на спину, и мне, не смотря на стыд, захотелось повернуться на бок, чтобы смотреть и смотреть на него, тонуть в колодцах глаз, пока в лёгких не останется воздуха — а там, будь что будет.

— Тень, — сухо сказал Койот, точно сообщал нечто совершенно обыденное. — Когда я зашёл в гостиную, она была за твоей спиной, расползлась по стене и потолку. От неё тянулись отростки, навроде жутких рук, они-то и душили Илону. Ты их видела?

— Нет, — прошептала я.

— К силе Эмона тень отношения не имеет, поверь уж. Видимо это существо питается твоими отрицательными эмоциями. И чем сильнее эмоция — тем ощутимее присутствие Тени, и тем весомее она может вмешаться в ход вещей. Илона смогла увидеть её, потому что знакома с ней по воспоминаниям. А я, наверное, из-за нашей связи. А ещё… Твоя лисица… обычно у неё жёлтые глаза, но в тот момент когда я зашёл в комнату они были чёрные, без белков. Никогда про такое не слышал… Рад что сейчас ты в порядке. Ну, зато теперь мы знаем, что злить тебя — себе дороже, — он нервно усмехнулся и вдруг замолк, отвернулся, пряча глаза. Его что-то мучало, но прежде чем я успела напридумывать ужасающих теорий, Павел кашлянул и сказал:

— Это я виноват — ушёл, оставил вас наедине, зная Илону. Она неплохой человек, просто иногда заигрывается…

Сразу отступила давящая тяжесть. Меня никто не собирался линчевать и тыкать носом в ошибки, о которых я и сама знаю. Не поворачивая головы, Койот добавил:

— И… извини за пощёчину. Ты не реагировала ни на что другое.

— А поцеловать пробовал? — неловко пошутила я, но Павел обернулся так резко, что улыбка неуверенно застыла на моих губах, уже сомневаясь её ли сейчас выход.

Наши головы лежали близко, почти нос к носу, но сохраняя границу под грифом “Едва”, и оба знали, что перейти её — значит обмануться и обмануть друг друга, и всё же ждали чего-то… Какого-то знака, чтобы броситься в бой, в котором погибнем оба. Но вдруг за стеной скрипнула половица и наваждение закончилось. Павел с зевком сел.

— Что ж, несмотря ни на что сегодня был продуктивный день, — сказал он, поднимаясь с кровати и с хрустом потягиваясь. — Завтра нам предстоит и того больше. Так что предлагаю выспаться ради разнообразия. Чур я заночую в гостинной, а ты тут. Вставать уже через…

— Но здесь же есть ещё одна кровать! — торопливо перебила я, показывая подбородком на кушетку у другой стены. Слова мчались впереди мыслей, словно боялись, что их откажутся произносить, едва осознают. — Ты можешь спать тут. Мне… что-то страшновато оставаться совсем одной.

Павел устало взъерошил себе волосы, от чего они воинственно встопорщились, и кивнул с таким видом, словно его заставили согласиться на ужасное преступление:

— Ладно, оставлять тебя одну, как показывает практика, так-себе идея, но десять минут ты пережить сможешь? Потому, что мне нужно в душ. Полотенце тебе принесу, потом тоже сходишь.

Павел дождался моего кивка, после чего вышел из комнаты

***

Спустя пятнадцать минут я стояла в ванной комнате, вход в которую ютился в самом дальнем и тёмном углу злосчастной гостинной. Всё здесь говорило о недавнем присутствии Павла: Клубы