на крыше… Пёс оказался не промах, укрыл твои хвостики у себя. Он-то, наверное, ни сном, ни духом, что именно произошло… Но часть твоей души у него… Небось, бегаешь за ним с тех пор, как побитая собака за хозяином. Думаешь, любовь, а сама душу свою хочешь собрать воедино, да как попросить не знаешь, — Илона, не поднимая на меня взгляда, пробежалась красными ноготками по собачьему боку, заставляя Блэка вытащить язык от удовольствия:

— Как ты Узы заключила — я так и не поняла… но, вероятно, тебе помогла Кора. Она не так молода, как кажется, просто потеряла много сил, вот и пришлось как-то спасаться. Привязать к себе энергетическую батарейку — чем не выход? Энергия бежит туда, где её концентрация меньше. Удобно устроилась. Не зря ты лисицей родилась — хитрая, всех обвела, и сама не поняла как…проклятию Павел не нравится, впрочем, этой дряни никто не по вкусу. Посмотри, вон, на своих бедных родителей.

— А что с ними? — закипая, спросила я.

— Не повезло им с дочкой, — пожала плечами Илона. — Чёрный лохматик, твой отец, слабаком оказался — спился и окочурился, а мать только крепче стала, злостью отгородилась, эмоции задушила. Настоящая железная леди. Небось, держала дочурку в кулаке…, и, дай угадаю, до сих пор держит? Ненавидишь её за это? А надо бы ноги целовать, своею строгостью она тебя и спасла, хоть и человечностью за это поплатилась…Кстати, последний осколок — тот, в который смогла пройти только ты, что за ним было? Увидела момент появления проклятия? Помнишь что-нибудь? — спросила Илона, только тут подняв на меня ставшие вдруг любопытными раскосые глаза.

Я же сидела, стиснув зубы и кулаки, и сверлила Ведьму взглядом. Впервые моё негодование к ней стало оборачиваться ненавистью. Илона узнала обо мне самое сокровенное, увидела последние минуты жизни моего отца, ведь той ночью он умер, лёжа там, на пороге, в своей моче и уличной пыли.

Она знает о моей жизни больше, чем кто-либо. Знает, как терзают меня чувства. Да, я виновата… виновата во многом, и моя мать — не подарок, как и все в нашей семье. Но кто такая Илона, чтобы вот так, с надменной улыбкой оценивать мою жизнь и жизнь моих родных? Кем она себя вообразила?

Называет моего отца слабаком, не зная сколько он пережил! Не зная, как он поддерживал меня, как был единственной отдушиной!

Эта женщина напротив не смеет улыбаться так, словно всё поняла, словно изучила меня от и до и от того имеет право плевать мне в душу… Ну, а что ей будет, ведь я всего лишь трусливая, слабая дура, которая приползла к её ногам молить о помощи… Слабачка — вся в отца. Как же бесит — до искр глазах, до скрипа зубов! Как же хочется затолкать все её мерзости обратно ей в глотку, чтобы она ими подавилась! Чтобы навсегда заткнулась!

Все эти мысли пронеслись перед моим разумом в один миг, погружая его в туман ярости.

— Ты всё сказала? — спросила я, и сама не узнала свой голос

Глаза Илоны неожиданно округлились, взгляд переместился куда-то за мою спину, а язвительная улыбка сползла с губ. Лицо, и без того бледное, стремительно теряло оставшиеся краски. Она открывала рот, хлопала им, как рыба, глаза выпучились, теряя своё сходство с кошачьими — становясь обычными, карими. Испуганными.

— Ну что, теперь не до улыбок? — Смех зародился на моих губах, грозя вырваться наружу. Меня переполняло ликование, и я сама уже не могла выделить миг, когда оно успело разрастись так широко, что поглотило с головой. Внутри будто прорвалась годами гнившая плотина, и теперь я тонула в собственном горячечном ликовании. Гневе. Ненависти. Голова кружилась, зрение сузилось до одной точки, этой точкой была задыхающаяся Илона… и тут мою щёку обожгло хлёстким ударом. Наваждение закончилось.

Я резко втянула воздух, точно всё это время не дышала. В уши хлынули звуки — лай собаки, скулёж Лисы и кашель Илоны. Надо мной стоял Павел — с мокрым от испарины лбом и ошалелыми глазами. Прежде чем я успела опомниться, он направился к Ведьме, бережно взял её за плечи и обеспокоенно что-то тихо у неё спросил. Та, дрожа, кивнула и ответила — также тихо.

Они прекрасно смотрелись вместе — ну просто голубки. Что я тут вообще забыла! Никому нет до меня дела! И мне ни до кого нет! И плевать я хотела, что слёзы обиды наворачиваются на глаза, а сердце захлёбывается ревностью, как утопающий — морской водой.

Злость, было отступившая, вернулась с новой силой. В висках стучала, оглушая, кровь. Я встала, едва не падая от головокружения, и посмотрела на свои руки — они дрожали. А Узы, словно кто-то добавил в них чернил, стремительно наполнялись чёрным. Успокоиться не получалось. И не хотелось…

— Тина! — Павел уже стоял в паре шагов и хотел было подойти ближе, но я отшатнулась, выставив перед собой трясущиеся как у паралитика руки. Проскрежетала сквозь зубы:

— Оставь меня в покое! — голос звучал совсем как чужой — низко и хрипло — он отскакивал от стен и возвращался усиленным эхом. — Вы все меня… ставьте! Я вас всех не-на-ви-жу!

Павел коротко посмотрел куда-то мне за спину, а потом — снова на меня. Не отводя упрямого взгляда — точно, отведи он его сейчас, и я сорвусь в пропасть, он шагнул вперёд. Он был серьёзен и собран, как гладиатор, которого выпустили против льва с одним лишь ножом.

— Тина, успокойся, — мягко сказал он, упираясь грудью в мои руки. — Никто здесь не не сделает тебе ничего плохого, успокойся.

Я тяжело и часто дышала, а под ладонями колотилось сердце Павла. Нет, ему я зла не желала… Так всё запуталось, ничему нельзя верить. Никому нельзя верить…

Кажется последние слова я произнесла вслух, потому что Павел вдруг развёл мои дрожащие руки в стороны, крепко прижал меня к груди и прошептал на ухо так тихо, что могла услышать только я:

— Мне — можно.

***

Илона осталась в гостинной, а Павел увёл меня в комнату, в которой я полчаса назад проснулась. В голову точно напустили тумана, и я блуждала в мучительной попытке разобраться в происходящем. Щёки у меня горели от стыда. И больше всего на свете мне хотелось проснуться от этого кошмара, в котором я опять всем порчу жизнь. Но сон всё не кончался.

Мы с Павлом сидели на краю кровати, каждый в своих мыслях. Наши руки лежали так близко, что едва не соприкасались.