изображая из себя человека, обиженного совершенно незаслуженно. — Да если б я знал, что сверкальцы[18] липовые, нешто я бы понес такое фуфло в залог оставлять? Это ж статья! Мне ли не знать? Чего палить-то на пустом месте! — резонно добавил он и посмотрел на Виталия Викторовича взором честного фартового. — Я что, по-твоему, штымп[19] какой-то, чтобы самого себя под статью подводить? Надо мне это? Я что, у хозяина[20], что ли, не чалился? — вполне резонно задал риторический вопрос Калина и удовлетворенно замолчал.

— Конечно, к чему тебе, такому матерому блатному, зону топтать? — охотно согласился с Калиной майор Щелкунов. — Тогда, может, поговорим начистоту? Идет?

— Отчего же не побазлать? Я всегда за откровенный базар, начальник, — улыбнулся Калина, свернув золотой фиксой.

— Тогда скажите мне, Степан Аркадьевич, зачем вы вместе с Галиной Селиверстовой в квартире дома, расположенного по улице Грузинской, коммерсанта Модеста Печорского под самый Новый год завалили? — прямо в лоб задал вопрос Виталий Викторович. — Неужели без мокрухи нельзя было обойтись? Ты же уважаемый вор, а поступил как мокрушник! Умышленное убийство, статья сто тридцать шестая Уголовного кодекса РСФСР, лишение свободы на десять лет — это вам надо?

Степан Калинин округлил глаза. Невозможно было сразу разобраться, то ли он делано удивился, то ли так отреагировал на неожиданное обвинение. Фармазону не по масти[21] идти на мокрое дело, если того не требовали обстоятельства.

— Конечно, не надо, гражданин начальник, — последовал ответ уверенным тоном, не допускающим никаких сомнений.

— Значит, вы никакого отношения к убийству на улице Грузинской не имеете? — спросил Виталий Викторович.

— Конечно, — казалось, совершенно искренне заверил майора Калина.

Начальник отдела кивнул и какое-то время молчал. Потом как бы мимоходом заметил:

— Однако нам известно, что ваша сожительница Галина Селиверстова являлась любовницей гражданина Печорского, проживающего по улице Грузинской, которого убили в собственной квартире вечером тридцать первого декабря прошлого года.

— Ну, так вот! — воскликнул Калина. — Вот именно по той причине, что Галка была любовницей Печорского, нам и невыгодно было его убивать. Хрустов он на Галку не жалел — на них пятерых лощих[22] можно было содержать, — да еще и подарками разными часто одаривал. Мы на эти его бабки очень даже неплохо с Галкой жили-поживали. Зачем же убивать курицу, несущую золотые яйца…

«Быстро сориентировался», — подумал Виталий Викторович. А вслух сказал следующее:

— Вы правы, Степан Аркадьевич, убивать курицу, несущую золотые яйца, глупо. Но иногда хочется заполучить все и сразу. К тому же вас — и я в этом уверен — посещала мысль, что если этот Печорский столько тратит на Галину в месяц, то сколько же всего денег у него имеется? Наверное, немало, а? Вот бы их все заполучить.

Глаза блатного зло блеснули.

— Ну, вы по себе других-то не судите, гражданин начальник, — сделал выпад в сторону майора Калина, о чем, впрочем, почти тотчас пожалел. На скулах Виталия Викторовича заиграли желваки, глаза сделались колючими… Не будь Щелкунов в форме и при исполнении, он бы непременно съездил за такие слова по уху.

— Будем считать, что я этого не услышал, — хмуро изрек Виталий Викторович. — Однако вы забываете, что при обыске дома Селиверстовой, где вы проживали в последнее время, были найдены документы, написанные рукой Модеста Печорского, и листы кальки, использованной и еще чистой. Кто-то упорно тренировался в подделке его почерка и подписи. Я полагаю, это были вы…

— Вы правильно сказали — «при обыске дома Селиверстовой». — Калина и не собирался сдаваться и уж тем более признаваться в жестоком убийстве, чувствуя, что у человека, сидящего напротив него, с доказательствами не складывалось. А подозрения к делу не пришьешь. Где же найдется дурень, чтобы самому себе ни с того ни с сего навешать червонец сроку? Нет уж, извини-подвинься, пусть доказывают, если смогут. — А откуда вы взяли, гражданин начальник, что это мои бумажки? — глянул в упор на Виталия Викторовича Калина. — Документы, калька какая-то… Не мои это бумажки. Откуда они взялись, я не ведаю. И тренироваться в подделывании почерка какого-то там Печорского мне совершенно без надобности, я его знать не знал! Может, это Галка тренировалась в подделке почерка своего хахаля. И документ с его почерком для этого сперла…

— Может, и она, — спокойно согласился майор Щелкунов, взяв на заметку последние слова Калины и решив непременно их припомнить, когда возникнет к тому надобность. — Так, значит, вы не убивали Печорского?

— И в мыслях не было такого! — последовал немедленный ответ. — Я человек мирный. Украсть могу, признаю… Но вот чтобы убить!.. Ни в жизнь!

— И в его квартире никогда не были?

— Не бывал. Чего мне там делать? Чай, не приятели. Водку вместе не пили.

— И предсмертную записку его почерком не писали, надеясь выдать убийство за суицид?

— А на хрена мне это?

— И кто убил гражданина Печорского, вы ведать не ведаете, — произнес Виталий Викторович, скорее как утверждение, нежели как вопрос.

— Откуда же мне знать?

Степан Калинин весело посмотрел на Щелкунова: «Тебе, мусорок, придется ох как постараться, чтобы чего-то доказать. И это вряд ли у тебя получится. Так что тебе ничего более не останется, как зацепиться за цацки с липовыми сверкальцами. Да и то не факт, что суд примет во внимание имеющиеся якобы факты и доказательства, что я сознательно подсунул эти сережки в качестве залога. Сейчас, после войны, за просто так не сажают. Не те нынче времена… А потом, слеповат я малость, не разобрал, что давал. Мог и проглядеть».

* * *

Следующей на допрос привели Галину Селиверстову. Держалась женщина спокойно, можно даже сказать, уверенно, так чувствует себя человек, которого не мучает чувство вины. И спала она, очевидно, тоже прекрасно, не мучаясь ночными кошмарами.

Виталий Викторович задал Селивестровой несколько вопросов, требуемых при составлении официального протокола допроса, после чего, отложив ручку в сторонку и глядя Галине прямо в лицо, поинтересовался:

— А почему вы не рассказали нам о вашем знакомстве с коммерсантом Модестом Печорским?

Виталий Викторович полагал, что подобным вопросом он огорошит подозреваемую Селиверстову, надеялся на некоторый слом в ее душе, после которого ему станет проще вести допрос и добиваться правильных ответов на поставленные вопросы. Но, к своему удивлению, ожидаемого эффекта не увидел. Конечно, вопрос был для Селиверстовой неожиданным, но не настолько, чтобы впадать в панику.

— А вы и не спрашивали, — бесхитростно ответила Галина, уже понимая, что речь пойдет об убийстве Печорского. Она стала лихорадочно соображать, пытаясь отыскать хоть какой-нибудь выход из создавшегося положения. Но не находила его.

— Вот теперь я спрашиваю… Так