мокасинах и тонких курточках они собирались ехать туда, где ещё несколько дней назад разрывались смертоносные снаряды. Как же безрассудно и самонадеянно это выглядело. Казалось, что им совершенно непонятно, куда они едут и что им предстоит увидеть. Для многих из них это было чем-то забавным и новым. Что-то, что могло разнообразить их жизнь. Они надевали белые манишки с волонтёрскими знаками. Таким образом они лишний раз привлекают к себе внимание.

Наш автобус петлял мимо дыр в дороге. Весь асфальт на пути в Дебальцево был пробит артиллерийскими снарядами. Дорога на Дебальцево проходила мимо города-призрака Углегорска. О его штурме рассказывал один из бойцов. Когда военный рассказывал об увиденном, я себе представлял картинки из фильма-ужасов «Сайлент-Хилл». Пустой разрушенный город без единой живой души. Оборванные линии электропередачи, разбитые дома, сожженная военная техника. Люди здесь с поверхности перебрались в подземелье. Там они прожили целый месяц, пока шли бои. Их осталось не так много, но они были живы. Здесь не было ни света, ни отопления, ни воды.

Все мои представления померкли с тем, что мы увидели собственными глазами. Хрустя осколками, мы подъезжали к стеле «Углегорск». На удивление, она была цела. Стела была стилизована под шахтёрский копер, вертикальная надпись – «Углегорск» и дата основания города «1878». Поворачиваем, и вот перед нами въезд в город. Проходим блокпост, который когда-то был украинским. Его ещё не успели перекрасить. Сине-желтые полосы здесь повсюду. Украинские военные пытались метить всё, чего касалась их рука. Въезжаем в город. Первое же здание разрушено практически полностью. Когда-то это было подобием гостиницы. Переделанный частный дом, куда могли приезжать гости города и останавливаться на ночлег. Здесь были поржавевшие остовы. Земля усыпана такими же гильзами. В здании, которое едва стояло, зияла дыра от попадания танкового снаряда. Рядом будто уставший морж на боку лежал подбитый военный «уазик» с двумя вертикальными белыми полосами. Чуть дальше военный смерч ничего не оставил от заправки «Лукойл». Разбросаны ошмётки, металлические фрагменты крыши и стен, а также много всякого мусора. Едем медленно и аккуратно, чтоб не пробить шины. Ползком пробираемся по изрешеченным улицам и попадаем в то место, которое стало известным. Своеобразный символ битвы за Углегорск – дом по адресу: улица Некрасова, 24.

В центре города стоит сгнивший от беспощадного военного кариеса дом. Он черный. Сгорел изнутри. Обуглившиеся стены. Крыша отсутствует. Чрево здания буквально распорото прямым попаданием, откуда наружу выпали кирпичи, как кишки дикого животного, забитого охотником. Пустые глазницы мертвенно-черных окон прожигают своим взглядом. На первом этаже когда-то были магазинчики и офис «Приватбанка». Теперь на его месте осталось только пепелище. Трубы дымохода пронзают мрачные небеса, нависшие над городом.

Мы выпросили несколько минут у водителя, и автобус остановился. Вместе с нами наружу выбираются и студенты. Для них это была какая-то экскурсия по местам ожесточенных боев. Они расползлись, как тараканы, по округе и что-то фотографировали на свои телефоны. Наши камеры вонзились объективами в здание, которому уже ничего не могло помочь. Я видел это место на снимках журналистов, которые заходили в город вместе с войсками. Раньше тут стояла подбитая техника ВСУ, сейчас её уже убрали. Мы зашли внутрь. Пробираемся по обожжённым кирпичам. Воздух здесь пропитан пеплом человеческих судеб. Вот под ногами затрещали кирпичи, рассыпаясь, стоит только наступить на них. В груде пепла я обратил внимание на поржавевшую старую швейную машинку, которую огонь лишь окрасил в ярко-рыжий цвет, но внешний вид она не потеряла. Использовать её уже не получится, но всё же стойкость её отметил каждый из нас, сделав по кадру. Всё же остальное было уничтожено безвозвратно. Прах довоенной жизнь был рассеян ветром по донбасским степям.

Мы заходим во двор. Здесь практически такая же картина, как и со стороны дороги.

Но вдруг мы услышали голоса. Сзади кто-то нас звал. Я обернулся и увидел идущих к нам пожилых женщин. Они что-то пытались у нас спросить, рассказать или показать. Тяжело было понять, потому что они перебивали друг друга, а после заговорила полная женщина в пожелтевшем шерстяном платке, фиолетовом потрёпанном пуховике и в галошах.

– Хлопчики, скажите куда нам обращаться? Кого просить?

– О чём спрашивать?

– Говорят, в Дебальцево спасатели кормят людей, одежду дают. А нам кто поможет?

– А что, вам тут никто не помогает?

– Нет. Всё в Дебальцево, а туда идти несколько часов. Мы не дойдем. Как нам быть? Что нам делать?

– Насколько нам известно, то у вас тоже должны были разбить палатки МЧС.

– Мы ничего не знаем. Раньше жили в этом доме. Теперь мы скитаемся по дворам. Живём на улице. Вот видите, что на мне надето? Даже это не моё. Всё, что у меня было, осталось в этом доме. Даже этот подратый пуховик и тот не мой. Спасибо, соседки нашли старьё своё и нам отдали. Как нам быть? Подскажите, хлопчики. Вы же военные.

– Мы не военные, а журналисты. Единственное, чем мы можем помочь – рассказать вашу историю, если вы согласитесь рассказать всё на камеру. Иначе нам никто не поверит.

– Всё расскажу, хлопчики.

Слёзы текли по морщинам. Женщина вытирала их грязным рукавом пуховика, но это не помогало остановить неиссякаемый поток человеческого горя. Пока она рассказывала всё то же самое, но только на камеру, я наблюдал за женщиной, которая всё это время стояла молча. Она тоже плакала. На ней был черный демисезонный пуховик. Сейчас он был как раз, но в морозы можно было легко заработать воспаление лёгких. На голове – шапка из искусственного меха. Наверняка я не могу знать, искусственный это был мех или нет, но учитывая ситуацию, я сделал такое предположение. В мочки ушей продеты золотые серьги. Должно быть, это последние ценности, что остались у неё. Она безмолвно двигалась к руинам. Казалось, что она не идёт, а плывёт. Так ведёт себя человек, который приходит на могилу к своему родному и любимому человеку. Он садится на ветхую скамейку, кладёт руку на памятник и о чем-то беседует с дорогим и близким человеком, не произнося ни единого слова. Сейчас она стояла на кладбище собственной жизни, где были похоронены её надежды на тихую и спокойную старость, её смысл жизни, ради которого она жила. Она тихо плакала, стоя у входа в подъезд. Сейчас это была лишь условность. Входы были повсюду. Хочешь, лезь