Шрифт:
Закладка:
– Бедняжка. Её контузило недавно. Снаряд упал совсем рядом. Животные так же боятся, как и люди. Вот теперь она часто так гавкает в никуда. Ничего не можем поделать. Жалко. Вот я их всех с посёлка собрала. У самой еды не так много, но я нахожу им немножко. Не бросать же их тут.
* * *
Это застало меня врасплох. Такого не ожидал. Но нужно было делать, а потом только думать. Шум сорвался с места, не сказав ни слова. Он что-то услышал, и это что-то могло стать последним, что мы увидели, услышали, почувствовали в своей жизни. Секунды казались вечностью. Они тянулись, и ими хотелось дышать. Не отпускать. Держаться, как за последнюю соломинку, которая могла нас вытянуть в мир живых. Сквозь хруст снега под нашими ногами послышался шорох. Что-то новенькое. Сегодня я этого ещё не слышал. По лицу Шума можно было сделать вывод, что он раньше этого тоже не слышал. Проносясь мимо болванок от «Градов», он пытался разобрать, что услышал.
– Авиация, – это прозвучало как приговор.
Внутри всё оборвалось. Значит, сейчас моя жизнь закончится. Перед глазами стояли кадры расстрела Луганска 2 июня, когда десятки получили ранения, а кому-то повезло меньше – оторванные руки, ноги. Счастливчики погибли моментально, не чувствуя боль. В доли секунды, когда картинки из Луганска стояли в глазах, можно было мечтать о такой смерти. До приземления снарядов оставалось совсем немного.
Я не заметил, как мы прибежали к остовам сожженного дома. Укрытие, мягко сказать, декоративное. Сейчас кирпичная стена мне казалась картонной. В детстве мы стреляли из воздушек по картонным коробкам, а после проверяли, чья пулька пробила стенку, а чья лишь надкусила. Сейчас мы могли узнать, сможет ли авиаснаряд пробить кирпичную стену, которая уже испытала на себе удар реактивной ракеты.
Мне всегда было интересно, что испытывает человек в последние секунды жизни. Чувствует он свою смерть? Когда просыпался в день смерти, почувствовал ли, что жизнь сегодня закончится? Изменил ли свой вкус утренний кофе? Стал ли он вкуснее обычного? Действительно перед глазами пробегает жизнь? У меня ничего подобного не происходило. Ещё утром я не знал, что окажусь на передовой и буду на себе испытывать удар артиллерии или миномета. А самое главное, что никто из моих родных не знает, что я сейчас здесь. Для них я сижу в офисе, пью кофе из пакетика, смотрю в монитор, читаю статьи или что-то пишу. Ни родители, ни моя маленькая сестрёнка не могли подумать, что со мной происходит в данную секунду. В последнюю секунду.
Прижавшись к обожженной кирпичной стене, мы слушали, как невидимый гигант своим молотом вбивает снаряды в землю. Каждый из нас в своей голове перебирал молитвы. На передовой атеистов нет. Молитва – единственное, что продолжает поддерживать надежду на то, что из этого ада можно выбраться живым. Удары продолжали сотрясать землю. Она дрожала, и вибрация проходила через ноги до грудной клетки. Сердце било всё сильнее. Но удары не приближались. Они беспощадно врезались в ту же улицу, куда совсем недавно ударила украинская артиллерия. Столбы черного дыма вздымались вверх. К счастью, но даже опытные военные ошибаются. Авиацию украинская армия уже давно не применяет после того, как ополченцы сбивали боевые самолёты, как мух на пикнике. Но в тот момент, когда Шум произнёс «авиация», думать было некогда. Считанные секунды у нас были, чтоб найти хоть какое-то укрытие и параллельно представить этого воздушного монстра, плюющегося пламенем.
– Всё-таки «Грады». Нехарактерный звук. Я таких раньше не слышал. Разведка докладывала, что у укров какое-то новое вооружение поступило. Может быть, польское. Натовское. Черт его знает. Сейчас обстрел закончится и пойдем.
Мы молча слушали командира. Говорить ничего не хотелось, но внутри наступило облегчение. Страх отступил, и снова появилась сосредоточенность. К слову, концентрация не покидала меня. Перед поездкой я боялся, что в экстренные минуты страх загонит меня в ступор. О таком часто рассказывают, когда новобранцы впервые отправляются на фронт, то первые обстрелы им даются сложно. Со мной этого не случилось. Я был горд собой, хотя и гордиться было нечему, но в тот момент я был счастлив. Я живой.
Глава 17
Убийство толпы
Мне говорили, что так и будет. Предупреждали, но я не верил. Самонадеянность. Она всегда присутствует, когда ты молод. Тебе кажется, что ты знаешь намного больше остальных. Смотришь на мир, и тебе он кажется понятным, но с каждым годом, днём, минутой и секундой самонадеянность разрушается, как никчемный миф, и ты начинаешь доверять не себе, а опыту. Он лучше самонадеянности. Правдивее. Честнее. Хотя иногда и бывает жестоким.
Страх пришел намного позже. То, что я испытывался, находясь на Спартаке, не было страхом. Легкая и едва видная тень. Запах и предвкушение. Анонс или лёгкий трейлер. Настоящий страх пришел позже. Я осознал это, когда на следующий день подошел к офису и не мог в него зайти. Что-то внутри не пускало меня, будто там на входе меня ждёт растяжка, которая оторвёт мне ногу. Почему-то я эту информацию знаю, но не могу понять откуда. Понятное дело, что там не было никакой растяжки. Она была в моей голове. Я шел по белому снегу, который успел выпасть за ночь и не растаять. Он был девственно белым, и я боялся на него наступать. Там определённо что-то было. Мина замедленного действия. Я наступлю на неё, отойду на несколько шагов, а она ударит меня в затылок.
Я боялся заходить в кабинет. Почему-то я считал, что теперь вся моя работа будет связана с передовой. Конечно же это была ошибка. Никто меня не собирался отправлять на фронт сегодня. Дима знал, что сейчас этого делать нельзя, но предупредил, если я не поеду на передовую в ближайшее время, то не смогу вернуться туда никогда. Нужно было сломать себя окончательно, чтоб потом не бояться. Вспоминая вчерашний день, я был полностью во власти страха. Мне казалось диким и невероятным то, что вчера после обстрела «Градами» я ехал домой на ящике с шахтной взрывчаткой, которой пользуются ополченцы, так как были определенные проблемы с обеспечением. Со мной ехал боец с позывным Шахтёр. Мы говорили
