Шрифт:
Закладка:
Когда-то в детстве я был в его городке – Селидово. Мой папа родом оттуда, и мы приезжали на могилу бабушки. Знаю, что мало кто пошел бы воевать за такой городишко. В нём и до войны были заколоченные окна в жилых домах, а квартиру можно было купить за бутыль самогона. Но за то, что любишь, ты всегда готов умереть. Эту истину познают на вой не. Это не понять поколению потребления. Когда-то и я был представителем этого поколения. Не типичным, но всё же. Мечты о лёгкой жизни, красивой одежде, престижной работе и поездке за границу. Наивные мечтания остались в прошлом, когда война открыла глаза на реальность: жизнь – не реклама сока и даже не красиво слепленная комедия с красавчиком актёром в главной роли. Семья Шахтера осталась жить в Селидово. Сейчас город находится под контролем киевских войск. Ополченцу с семьей увидеться не получится до того самого момента, когда Вооруженные силы ДНР не освободят город. Так растет маленький сын Шахтера, не видя отца.
Когда я сменил вид транспорта с белого бусика, попрощался со своими военными провожатыми и ехал домой на обычном автобусе, где сидели люди, которые не имели представление, откуда я только что вернулся, проехала мимо машина. Ничего необычного. Просто автомобиль, который резко затормозил, и покрышки издали звук, похожий на свист мины. Возможно, звук совсем не был похож на тот же, что звучит вместо детского смеха на Спартаке, но я не мог избавиться от навязчивой идеи, что совсем рядом пролетела мина. Это длилось несколько секунд, но всё внутри оборвалось. Пришлось брать свои эмоции в кулак и перестать думать об этом.
Я лежал в кровати и пытался уснуть. Было тяжело это сделать, потому что эмоции внутри бушевали, а подсознание выбрасывало различные ужасные картинки из совсем недавнего прошлого. По телевидению шло очередное музыкальное шоу, которые пользуются популярностью у зрителя, поэтому их было слишком много, чтоб в них разобраться. Тем более что я телевизор смотрю только тогда, когда хочу заснуть. Лежа в кровати, я не различал, о чем говорят герои шоу. Было всё равно. Но вдруг моё внимание приковала одна фраза парней, мечтающих попасть в будущий бойс-бенд. Кто-то из них сказал об адской ночи, когда им пришлось не спать и учить текст, а затем репетировать. Я подумал о тех людях, которые в данную секунду прячутся в подвале и надеются на то, что им удастся встретить рассвет. Вот что такое адская ночь, а не пение ночью. Как же относительна жизнь, где можно сравнивать бессонную ночь за репетицией с ночью на передовой. Жизнь многогранна. И сегодня я увидел, какой мерзкой она может быть. Не знаю, сколько ещё раз она удивит меня своей непредсказуемостью и в какой-то мере неадекватностью. Но я понимал, что это только начало и я лишь на первых этапах знакомства с жизнью. «Конфетно-букетный» период наших отношений закончился, и началась реальность. Суровая и беспощадная.
Пока я пытался бороться со своими эмоциями, на Спартаке шел бой. Артиллерийский удар, который мы ощутили на себе, оказался артподготовкой. Ночью украинские военные вновь попытались взять населённый пункт, но снова атака не дала никаких результатов.
Я написал одну заметку и выложил её вместе с фотографиями. Снимки оказались настолько впечатляющими, что я их стал встречать на разных ресурсах. Их копировали и распространяли. Но похвалу от коллег я получил не за это. На утро следующего дня я написал заметку, в которой описал свои ощущения. Эмоции, которые острыми иглами впивались в кожу, сковывали конечности и занимали все пространство вокруг. Текст получил название «Постэмоциональный синдром».
Несколько дней мне дали отдохнуть. Меня не трогали и дали побыть наедине со своими мыслями и прийти в себя. Несколько дней меня никто не трогал. Мне дали отдохнуть и прийти в себя. Задания продолжали поступать, и я был как никогда рад их выполнять. Создание постов по чужим материалам достаточно нудное занятие, но сейчас мне не хотелось отказывать от него. В сети всё чаще поступали сообщения с фронта, и там творился ад. Я писал об этом с новой силой. После увиденного я имел моральное право писать об этом, и я верил самому себе в этих постах. Искренность. Её часто не хватает. Поэтому не все материалы принимаются людьми. Они чувствуют подвох и не верят. Врать не хотелось. И в первую очередь самому себе. Испытание фронтом было тяжелым, но безумно важным. Теперь я мог правдиво писать о войне. Не просто о жизни во время войны, а о том, что происходит там, куда украинские журналисты не отправлялись, откуда бегут все нормальные люди и туда тянет всех, для кого жизнь намного важнее, чем просто поглощение товаров из рекламы.
Копошась в информационном пространстве, я наблюдал за тем, как украинская сторона пыталась демонизировать Донбасс. Это особенно заметно в горячие фазы. Информационная машина лжи включалась, когда украинские войска шли в наступление. Ещё сильнее маховик фальши раскручивался, когда нужно было оправдать жертвы среди мирных жителей Донецка. То, что сейчас называется журналистикой на Украине, делало всё, чтоб простому украинцу не было жалко тех людей, что сгорали от праведного огня украинской нации. Мы стали той самой жертвой, которую украинская нация «платит» за своё появление. Примерно так обывателю Украины рассказывали политологи, эксперты, историки, профессора, журналисты. Все. И в это верили. Всё больше роликов появлялось, где школьники прыгали под националистические кричалки. Но этим всё не заканчивалось. Появлялись детские отряды. Националисты из «Азова» не страшились выкладывать видео, где они тренируют маленьких детей обращаться со смертельным оружием. Не игрушечным. Детки выросли. Это было понятно, когда в сети появился ролик, где малышка с ножом больше её самой на фоне националистического флага кричала, что будет резать русню.
Кроме сёрфинга по сетям, я помогал с разбором отснятого материала со Спартака для монтажа ролика. Помощью это было тяжело назвать, потому что я понимал в монтаже столько же, сколько бабушка в трамвае в вождении. Оказывается, я достаточно налажал, когда не нажал на кнопку во время нашей инспекции в актовом зале школы. Мы
