«Ещё немного, — думал Гриша, — и уже ни ехать, ни идти, ни ползти не сможете… Вот тут на вас, фрицы, и насядут наши. Хотя, может, не застанут в живых меня… Ведь вон как свирепеет гауптман. Выхватил свой длинный парабеллум и бьёт им солдат, требует, чтобы вытащили его коня, который по брюхо провалился в болото. Но солдаты и ухом не ведут. Тут люди булькают один за другим, а он — коня…»

Гриша обернулся — на всём пути стояли застрявшие арбы, бились в грязи битюги, которых всё глубже засасывала трясина. Там, позади, лес, спасительный лес. Пополз бы к нему, попрыгал, покатился. Но не выбраться отсюда и Грише. Не сумел в лесу, в темноте, ускользнуть, а из болота и думать нечего. Провалится где-нибудь в ржавую бездну, как солдаты проваливаются. И никто не узнает, куда исчез Гриша Мовчан, пионер из отряда Таранив-ской неполной средней школы…

На болоте остались пустые арбы и битюги. Обессиленные кони уже не бились, лишь жалобно ржали. А вокруг них разбросанное имущество, оружие, ветер шевелит бумагами, потому что ящики со штабными документами солдаты тоже опрокинули в болото.

Гриша изнемогал, ведя за собой солдат, теперь уже совсем похожих на страшных призраков. Уже и ему, лёгонькому, как пушинка, трудно прыгать с кочки на кочку, обходить болотные «окна». Гриша тянется к кочке, щупает — верболоз. Хватается за него. А болотная трава изменница — и петушки, и плакун, — только дотронешься до неё — она расползается. Об этом знает Гриша. Но не знают немцы…

Гриша взлазит на кочку, отдыхает минутку и двигается дальше. Измазанный в грязи толстяк не успевает за маленькой лёгкой фигурой, пыхтит, ругается, проклинает «рус» и их ужасную страну, покрытую то дремучими лесами, то бездонными болотами. Он уже несколько раз проваливался в топь, но солдаты, выполняя приказ гауптмана, вытаскивали его.

— Э-э, — хрипит Курт, — рус, кнабе. Ком гир! Сюда, шнель!

Гриша уже не обращает внимания на это хрипение, он уходит всё дальше и дальше…

Гауптман, давно расставшийся со своим гнедым, вместе с солдатами пробирался по трясине. И каждый из них думал только о себе… Уже нельзя было идти, можно было только передвигаться по-собачьи, на четвереньках. И всё чаще слышал Гриша «капут», хрип и бульканье. Вконец вымотанный мальчик присел. Поднял забрызганное грязью лицо и увидел бледный край неба. «Светает уже…» Он впервые в жизни испугался восхода солнца…

Всегда рассвет был прекрасным. Всегда радовал мальчишку. А теперь вот испугался Гриша светлой полосы на горизонте, испугался рассвета. И впервые в жизни у него появилось желание, чтобы ночь не уходила, чтобы солнце подождало, не всходило, как всходит ежедневно, а задержалось!

Гриша оглядывается и скорее слышит, нежели видит, что ползут замызганные, оборванные, обессиленные убийцы. Слышит, как вяло переругиваются между собой, как по-звериному хрипят в гнилой, вонючей трясине, на пути в бездну.

— Рус! Канали-и-ия… — пьяно бормочет рыжий и что-то бросает в проводника.

Гриша пригнулся. Почти одновременно он увидел пламя, услышал взрыв. И словно язычок того пламени лизнул темя. Мальчишка упал. Лихорадочно ощупал себя, пошевелил ногой, второй, протянул руки. Живой! Приподнялся, собрал все силы, прыгнул вправо на кочку, потом ещё прыгнул… За большой кочкой перевёл дыхание и снова прыгнул… Затеплилась слабенькая надежда — может, посчастливится убежать…

— Русишес швайн, ка-пут! — хрипит гауптман.

Вновь бабахнуло, потом ещё, ещё — свистят пули, вязнут в болоте.

Гриша на миг остановился и услышал совсем близко чьё-то тяжёлое дыхание. Значит, заметили, проклятые, как он прыгнул вправо. Значит, преследуют…

И неожиданно из этой кутерьмы долетел запыхавшийся голос:

— Гришья!.. Их бин Ганс!

Ганс? Какой Ганс?.. А, тот, который галетами угощал!

— Айн момент, Гришья! — Из тумана выплыло лицо, на нём — слабая улыбка…

Вдруг что-то острое обожгло Гришу, словно ножом в грудь ударило. Боль, страшная боль пронзила тело. И исчезла куда-то, растворилась улыбка Ганса, и звуки начали размываться. Он куда-то падает, во что-то мягкое, розовое, горячее… Откуда-то слышится хрип: «партисан». Но это очень далеко. Будто на Старом Хуторе. «Неужели они дошли до Старого Хутора?» Гриша хочет подняться, опереться локтем на кочку, но кочка летит куда-то вниз, в чёрную бездну, а с нею летит и он. Потом что-то глухо застучало, такое знакомое и незнакомое, — мельница или автоматная очередь? Что-то ухнуло, и как будто даже зашевелилась болотная постель под ним. Открыть бы глаза, посмотреть, что там. Но нет сил…

— Аллес гут, — слышит, — харашьо…

Неужели так долго остаётся возле него Ганс?

Значит, он не боится наших?..

Но что это? Гриша словно едет куда-то, а лес шумит так приятно, так хорошо. А вот и голос раздался:

— Звёздочка?.. Покажи… Так это же, брат, Гриша Мовчан. Маленький партизан из Таранивки. Порядок!

Гриша едва поднял, будто склеенные, веки, застонал, попробовал пошевелить руками и не смог — обе руки и грудь в бинтах. Лежит он на пахучих еловых ветках. А над ним склонилось знакомое смуглое лицо. И брови лохматые тоже Грише знакомы, и кудри чёрные… «Швыдак?! Неужели Швыдак?..»

Гриша хотел произнести это имя, но язык не послушался его.

— Ничего, брат, до свадьбы заживёт! — Швыдак провёл жёсткой ладонью по бледному Гришиному лицу.

И тут увидел мальчишка улыбчивое лицо Ганса. Напрягся и всё-таки вымолвил едва слышные слова:

— Дядя Миша… Ганс хороший…

— Знаем, Гриша, уже знаем, — успокоил его Швыдак.

Кто-то подал ему новую пилотку. Швыдак приколол звёздочку к пилотке, надел её на Гришину голову.

— Ну, вот ты теперь настоящий боец…

Гриша заметил над собой задиристые монгольские глаза. Друг Митька!

— Гриша, а в селе уже наши, — радостно произнёс Митька.

— А… мама?

— Жива-здорова.

— А…

— И Петька, и бабушка живы…

Потом бойцы несли Гришу лесом на самодельных носилках из пахучей ёлки. Когда вышли из леса, запахло пожарищем. Зашевелился на носилках мальчишка, хотел подняться, но опять засветились звёздочки, небо закачалось, поплыло, исчезло. А когда снова пришёл в сознание, только глаза но открывались, услышал:

— Товарищ майор! Нескольких фрицев, уцелевших на болоте, извиняйте, как чертей, повытаскивали мы за воротники…

— Ведите в штаб на допрос.

Мальчишка усмехнулся. Сейчас тех, замурзанных, будут «спрашивайт».

А майор, которому докладывали про «чертей», между тем спросил:

— А не узнали ли вы, братцы, кто этот полесский Сусанин?

Мальчишка насторожился, замер на носилках. Очень уж знакомый голос. Неужели Яремченко?

— Ваш земляк, из Таранивки — Гриша Мовчан.

— Гм! Трудно узнать мальчишку. Но он, Гриша… В отца пошёл. Не из пугливого десятка. — И, вздохнув, произнёс: —