Шрифт:
Закладка:
— Не надо, сынок. А то в селе, может, ироды те! — крикнула вслед мать.
— Я догоню тёлку!
— Только смотри в село не ходи!
— Хорошо-о, мама!
Чем быстрее мелькали Гришины пятки, тем быстрее бежала тёлка Лыска, не подпуская близко к себе мальчишку. Гриша через подлесок кинулся наперехват её, к селу. Выскочил на Савкову улицу, прислушался. Село будто вымерло — ни звука нигде, ни шороха. Огородами пробрался Гриша на своё подворье. Тоже тихо. По-хозяйски ощупал замок на дверях хаты, вошёл в поветь. Лыска была уже там, спокойно жевала жвачку, помахивая хвостом, равнодушная ко всем тревогам и страстям, бушующим вокруг. Гриша хотел уже накинуть ей верёвку на рога, но услышал доносящийся с улицы шум — скрипели колёса, фыркали кони, разговаривали между собой на чужом языке чужие солдаты. Гриша побежал к воротам, выглянул в щёлочку. Зеленовато-грязная колонна заполнила улицу. Впереди шаркали по песку автоматчики, за ними трусил офицер на гнедом коне. Мальчишка не сразу узнал в нём коменданта, когда-то холёного, прилизанного. И очки у него уже не золотые. И одежда помятая. От горделивой внешности не осталось и следа.
«Видно, уже видел жареного волка… — злорадно подумал Гриша. — Когда-то от вас пахло духами, ароматными сигаретами, а теперь тянет от колонны запахом стада».
За офицером на коне тащились большие подводы — арбы, с немецкой аккуратностью накрытые пёстрыми маскировочными плащ-палатками. Устало брели за арбами серые и злые солдаты. Сапоги их глубоко вязли в песке.
Гриша никогда раньше не видел таких солдат: кто в грязной пилотке, кто в рогатой каске, покрытой толстым слоем пыли, кто в расстёгнутом, давно не стиранном мундире. «Крепенько, наверное, им всыпали!..»
Но вот офицер махнул рукой в чёрной кожаной перчатке. Колонна остановилась. Брандт подъехал к Поликарповым воротам, заметил в окне Федору, поманил пальцем.
Федора колобком выкатилась из хаты, растерянная, с глупой ухмылкой на пухлых губах. Ещё и голова грязным платком перевязана — не то зубы болели у бабы, не то на прощанье поцапалась с Мыколаем. И такое у Налыгачей бывало, как перепьют, так и дерутся.
К офицеру подбежал коротконогий толстяк с огненно-красным волосом. Брандт что-то крикнул ему.
— Гиде… сын? — спросил рыжий Федору.
— С ослободителямн, с вашими удрали… Оба, Мыколай и Мыкифор, драпанули, — солгала на ходу Федора; не так давно Мыкифора потащила домой заплаканная жена. Для большей убедительности Федора добавила: — Тут уже до вас драпальщиков было-о-о!
Слово «драпальщиков» не взбодрило офицера. Он поморщился, как от зубной боли. Спросил, как проехать на Старый Хутор.
— Ты смотри, — хлопнула себя по бёдрам Федора. — Пан охвицер был хозяином района, разве не запомнил дорог? Малое дитя покажет, как проехать на Старый Хутор!
Рыжий перевёл Федорину болтовню.
Бывшего франта перекосило, но он стерпел разглагольствования бабки и что-то растолковал рыжему толстяку.
— Пан офицер знает, как проехать на Старый
Хутор, минуя леса, — словно даже подлизывался рыжий к старой. — Но там, — рыжий опасливо посмотрел на север от Таранивки, — уже рус зольдатен. Понимайт?
— А чего же здесь не понять? Вам тогда один путь — через лес.
— Рихтик [8], матка, — оживился рыжий. — А лесом пан офицер никогда не ездил, потому что рус воюют не по правилам. Лес начинён партизанами. Как проехать на Старый Хутор, не встречаясь с партизанами? Понимайт, матка?
— А чего же здесь не понять? Это всякий дурак поймёт. Припекло, значит, вам?
Рыжий толстяк скривился.
— Не говори, матка, лишнего. Говори, как проехать на Старый Хутор лесом?
— Скажу, почему не сказать. Вы же одним духом дышали с хозяином моим, и с Мыколаем тоже. Значит, так. Как до леса дойдёте, перебредите речку и никуда не смотрите — ни прямо, ни вправо, а всё на левую руку, на левую руку…
Гриша удивился. Дорога налево ведёт на Ревнище, где стоят сейчас лагерем таранивцы, а дальше в глушь лесную. А та, которая направо, — на Хорошево, а потом на Старый Хутор. Зачем задумала старостиха обманывать своих «ослобонителей»?
«Наверное, с испугу перепутала, — подумал Гриша. — А может, нарочно послала на таранивцев?!»
Брандт подал команду своему хмурому и грязному воинству, и замызганная колонна повернула на Савкову улицу. Гриша осторожно приоткрыл калитку, прислушался. Гомон стихал за углом.
Что же ему делать? Оставаться дома с Лыскою или бежать в лагерь? Он взглянул на поветь («не до Лыски мне!») и, как заяц, прыжками пересёк улицу, шмыгнул во двор напротив и по картофельной ботве побежал огородом.
Колючие тыквенные плети царапали руки и ноги, но разве Грише было до колючек? Тут лишь бы не заметило его замызганное, облепленное грязью воинство…
В его тревогу вплёлся звук, который вскоре перекрыл и гомон на Савковой улице, и все другие звуки на земле. С востока на запад шли три эскадрильи наших самолётов. Они спокойно и заботливо гудели в небе.
Гриша услышал резкий визг офицера. Обозники мигом разбежались по дворам, как шустрые мыши, лишь большие кони-битюги остались стоять на улице, удовлетворённо пофыркивая — наконец-то выпала и им передышка.
Грише хотелось крикнуть советским лётчикам: «Сбросьте хотя бы одну бомбу! Видите, сколько фрицев на Савковой улице? Чтобы получили за всё, гады!»
Нет, не заметили лётчики фашистской колонны. А может, и заметили, да у них задание было другое, поважнее. Что для трёх эскадрилий эта замызганная колонна? Может, они на самый Берлин полетели?
Отгудели и растаяли самолёты в прозрачном сентябрьском небе. И снова офицер подал команду. Зашевелилось воинство, как черви, заполняя улицу.
Пора и Грише выбираться из села. Ещё несколько метров — и кукуруза, а там недалеко кусты. Дополз до кукурузы. Отвёл рукой стебли, выглянул на дорогу. Колонна же выходила из села, но вдруг остановилась. К офицеру, сидящему на коне, подбежал рыжий, жуя на ходу колбасу, лениво выслушал его. И тот на удивление быстро повернул назад, что-то крикнул, и несколько солдат пошли к арбам. Порылись там, достали какие-то палки и разбрелись по дворам.
Что же они будут делать? Гриша от любопытства даже забыл, что надо бежать к своим. Зачем они разбрелись по дворам? Искать свиней? Так те уже хрюкают в обозе. Какую-либо одежду найти? Так они уже положили её на арбы с верхом…
Во двор к соседке неуклюже поковылял дебелый немец. Чиркнул зажигалкой, и палка вспыхнула. Гриша даже охнул от недоброй догадки. А неуклюжий немец спокойно поднёс факел к стрехе. И она занялась — старая, сухая, как порох, соломенная стреха. Тут из погреба выскочила соседка, кинулась к хате и, возведя руки к
