Шрифт:
Закладка:
— Немало людского добра прихватили; — тихо произнесла бабуся.
— Воровали, не стыдились, — вздохнула мать.
Выехала подвода на улицу, повернула на шлях, по которому тянулись вот уже который день серозеленые колонны. Но недолго сидели на подводах «пан староста и пан полицай». Возле самого выезда из села случилось неожиданное.
— Хальт! — поднял руку забрызганный грязью пехотинец.
Подводы остановились. Немец что-то крикнул своим, и на подводы мигом взобрались почти по дюжине солдат. Хозяева подвод обижались, показывали свои повязки, просили, а Мыколай даже слезу пустил — всё напрасно. Солдаты взяли в руки вожжи, бесцеремонно столкнули с подвод полицая с Мыколаем.
«Паны» бежали за подводами, как собаки за хозяином, не желающим брать их с собою в дорогу.
Мовчаны смотрели на все эти чудеса молча. А когда исчезли они за поворотом, бабуся только и сказала:
— Ну вот, считай, кончился рай для Налыгачей…
Марина начала тоже собираться в дорогу. Увязала узлы, достала из погреба картошку, ржаную булку взяла, горсть соли.
— Ну вот и мы готовы, — невесело усмехнулась.
Бабусю посадили на подводу. Посадили с горем пополам. Попросила бабуся:
— Возьмите ещё пучок гвоздики. Вон там он, на печи.
— Зачем вам? — удивилась Марина.
— Надо. От сглазу.
— И выдумаете такое…
— На то мы и старики, чтобы выдумывать. Постареете, и вы станете выдумщиками…
Пошла Марина, взяла пучок, запихнула в какой-то узел. Гриша стоял рядом насупленный. Они-то готовы, а на чём поедут? На себе не потянешь воз.
Марина глянула на старшенького, без слов поняла его и беспомощно опустила руки: вот беда! Серого-то полицаи забрали…
Отошла Марина к шелковице, затряслась в беззвучном плаче.
— Не плачьте, мама!
— Не я плачу, сынок, это горе моё плачет.
Марина подняла влажные глаза, будто ждала от сына спасения. Но что может посоветовать ребёнок?
— Я к деду Зубатому сбегаю. Может, прицепит наш воз к своему. Бык у него как трактор… Только ленивый очень.
— А захочет ли дед? — какая-то, хоть маленькая, засветилась надежда в глазах матери.
— Он добрый, мама.
Баба Оришка зашевелилась на возу, повернула к
Марине щедро заштрихованное мелкими морщинками бледное лицо.
— Свет, дочка, не без добрых людей. Что-нибудь, как-нибудь…
Дед Зубатый жил на Савковой улице. Маленький, проворный, он уже ладил свой воз. Суетилась по двору в многоскладчатой юбке баба Денисиха, сердилась на какие-то дедовы уговоры, охала и кляла «немчуру окаянную»:
— Чтоб у вас руки отсохли, чтоб не только автомата не удержали, но и ложки, хлеба святого в руках! Чтобы вас лихоманка трясла день и ночь, не переставая, окаянные!
Старый кончил ладить воз, рысцой бегал из хаты на подворье, носил сумки, узелки, прятал их в сено и хрипло, громко кашлял. Старуху свою он никогда не перебивал — пусть плетёт!
— Чего тебе, Гриша? — заметил мальчишку дед.
Гриша сказал, с чем пришёл. Задумался дед, зачем-то пощупал рога у быка. Похлопал его по бокам. Откашлявшись, сказал сам себе:
— Вот так, доложу я вам. Побежал гитлеряка, побежал, шловно ему кто шкипидарчиком жад шмажал… — и снова закашлялся.
— Чего разбухикался? Хватит тебе возиться, а то, не приведи господи, завернут поганцы в село… Ну, довольно! Запрягай уже! — покрикивала баба Денисиха.
Баба умела в проклятия вставлять деловые распоряжения. Дед Денис приловчился слушать только их, а все другое, так сказать, словесные отсевки, пропускал мимо ушей.
— Так вот, доложу я вам, Маринин шын прошит их вож прищепить к нашему, — вздохнул дед.
— Чего ж ты стоишь? — незлобиво буркнула она Грише. — Иди скажи, пусть готовятся, собираются…
Дед с бабой и Мовчаны выехали спаренными возами чуть ли не позже всех. Когда прибыли в лагерь, раскинувшийся на поляне- возле речки, там уже собрались все таранивцы.
Первой тяжело с воза соскочила баба Денисиха, подпёрла бока руками и подала команду:
— Ну, распрягайте! Да пошевеливайся, Денис! Быка стреножь…
Деловые приказы дед выполнял беспрекословно. Поставив себе курень, он и Марине помог. Перетащили в курени поклажу, бабу Оришку перенесли.
Поляна стала похожа на большой цыганский табор. Строили люди причудливые шалаши, варили кулеш в казанах, пекли в огне картошку, точь-в-точь как пастушата осенью пекут. Единственным, кому было радостно от такой цыганской жизни, это детям.
Они с удовольствием прыгали через срубленные ветви. Люди легли спать, прислушиваясь к близким громам. Теперь грохотало за Чернобаевкой и правее. Спали тревожно. А кое-кто и совсем не спал. Деды сбились в тесный кружок, попыхивали цигарками, пряча их в рукава.
Баба Денисиха стояла возле куреня, подперев щеку рукою, и на чём свет стоит кляла «немчуру проклятую».
— Ах, чтоб вы всю жизнь спали на таких пуховиках, как сейчас я сплю! Чтоб вам жёстко было отныне и вовек!.. Денис, быка стреножил?
— Дай мне подремать ш чашок, — буркнул дед и натянул на голову фуфайку, которой был укрыт.
— Ах, чтоб вы заснули и не проснулись, ироды!.. На том свете выспишься, Денис! Смотри, а то пролежни себе наживёшь! Всё бы ты спал и спал. Всю жизнь спишь.
— Ты дашь пошпать… Как же.
— Видишь, чего захотел. После войны выспишься! Какой уж тут сон. Да ты, чего греха таить, смолоду соня. Смолоду решетом в воде звёзды ловил…
Дед поворачивается на другой бок, но баба не унимается.
— Что — острое словечко колет сердечко?
— Ну, прошу тебя, не тарахти) Жамкни твой рот хоть на чашок!
Дед подхватывается и рассерженно смотрит на Денисиху.
— Ну, доложу я вам, и вредная же баба! У тебя яжик, как у шобаки хвошт! Наверное, и пошле шмерти будет болтатьшя недели ш две…
Дед махнул рукой к обречённо поковылял к Ревне.
Скоро и светать начало.
— Надо, доложу я вам, жемлянки копать, — предложил дед, вернувшись. — Вот такая штукенчия. Может, ш неделю будем торчать ждёшь, комаров кормить.
— Какие сейчас, осенью, комары! — перечили ему люди.
— Пошмотрите! — ершисто ответил дед.
Копали землянки долго, уже и солнце высоко поднялось, обедать пора, а они ещё и не завтракали. Гриша принёс из Ревны казанок студёной воды, насобирал сухого хвороста, вырезал две рогатинки, повесил казанок. Длинные красные язычки весело затанцевали под ним. Запахло горьким дымом. Огонь всегда сообщник человека, греет не только тело, но и душу согревает. Марина ласково смотрела на старшенького — что ни говорите, а помощь матери растёт.
— Марина, а ну погляди, не ваша ли тёлка потрусила в село? — приложила ладонь ко лбу баба Денисиха, вглядываясь в даль.
Гриша поднял голову.
