не ответил, чуть добавил на короткое время газу и продолжал планировать левее нашего маршрута. А бугристая тундра медленно проплывала под нами и словно притягивала нас к себе. Вот уже можно было хорошо различить каждый бугор и ещё не замёрзшую воду во впадинах. Самолёт затрясло сильнее. Я увидел узкую полоску воды.

— Хетта! — закричал Миша.

Мы были совсем низко над землёй. Миша тянул свой ПО-2 к реке. Вот она уже совсем близко, видны маленькие песчаные косы. «Только бы не зацепить за деревья», — успел подумать я. Мы пронеслись над самыми их вершинами, а за ними начиналась уже песчаная коса, и самолёт плюхнулся на неё.

Кажется, я ещё никогда в жизни не был так счастлив.

Произошла, на взгляд профана, пустячная авария: один конец деревянного винта как-то расщепился по склейке, и кусочек его, длиной всего сантиметров пятнадцать, отлетел. Но этого было довольно, чтобы винт был уже непригоден. Только благодаря вот этой маленькой песчаной косе мы остались целы и невредимы.

Прошла радость, забывался страх, и мы стали думать о том, как добраться до Надыма. Нас найдут, но какой будет переполох! Ведь Марина уже следит по радио за Надымом, ожидая сообщения о нашем прилёте. Пройдёт ещё час-другой — и всем будет ясно, что с нами что-то стряслось.

Мы достали НЗ и, открыв банку консервов, поели. Миша, прошагав косу, сказал: «Маловато», — и задумался.

Подул холодный ветер вдоль реки. Затянувшись папироской, лётчик сказал: — Надо лететь.

С этими словами он достал инструмент, кусочек дерева, клей, гвозди и стал чинить винт. Вырезав деревянную пластинку, он приклеил её вместо оторвавшегося куска. Затем распрямил консервную банку, обвернул ею весь конец винта и тщательно прибил мелкими гвоздями. Долго ровнял и запиливал, потом полез в кабину и велел мне заводить винт.

— Контакт! — крикнул лётчик.

Мотор завёлся. Винт работал нормально, самолёт не трясло.

— Порядок! — крикнул он и, подогнав самолёт на самый конец косы, развернул его против ветра.

Лететь, конечно, было опасно — особенно взлетать, — но мы решились на это, так как другого выхода у нас не было: на такую косу вряд ли кто рискнёт садиться, чтобы снять нас с неё.

Самолёт встрепенулся и побежал с места, набирая скорость. Вот и конец косы. Встречный ветер подхватил лёгкую машину, и она повисла в воздухе, тарахтя мотором.

Мы решили не рисковать и лететь только вдоль Хетты, где были песчаные косы, чтобы в случае чего можно было опять сесть.

Хетта впадает в реку Надым выше фактории, до которой мы, сделав небольшой круг, благополучно добрались.

Комиссия главка была уже там. Сопровождал её Татаринов.

Председатель комиссии, высокий, пучеглазый и лысый инженер-полковник Черенков, усомнился в правдивости рассказа о наших приключениях, посчитал всё за сказку и даже выразил недовольство моим опозданием. Мы не стали оправдываться, хотя нам довольно было бы показать отремонтированный «подручными материалами» винт.

До самого вечера комиссия рассматривала проект моста через реку Надым и подходы к нему железнодорожной трассы. Мост проектировала Обская экспедиция, а от него на восток начинался участок нашей Надымской экспедиции, где работала партия Александра Васильевича Соколова. Он был тоже здесь, и мы свои решения отстаивали вдвоём.

Когда поздно вечером закончилось совещание, мы вышли с Татариновым на свежий воздух.

Шёл снег, подмораживало.

— Ну, держись! — сказал невесело Татаринов.

— А что? — удивился я.

— Что-то они настроены против тебя и Рогожина. Особенно Черенков.

— Чем же мы разгневали начальство? — невольно усмехнулся я: в памяти слишком живы были морозы, поездки на нартах, бессонные ночи в тундре.

— Не знаю, письма какие-то есть, — неопределённо сказал он и добавил: — Рогожин там женится-переженится, а ты ему потворствуешь...

— Во-первых, он ещё не женится, об этом даже ещё и не условился. А во-вторых, почему бы ему и не жениться? Ведь он с прежней женой уже три года не живёт.

— Развестись ему сперва надо, — нехотя, как-то даже смущённо пробурчал Татаринов.

— Легко сказать развестись, когда он ездит с места на место, — вступился я, — а для развода надо не меньше полугода сидеть вблизи народных и городских судов.

— Ну вот, пусть и оправдывается перед ними, перед судьями...

— Оправдываться ему пока не перед кем и не в чём. И объяснений он комиссии дать не может, его в Уренгое нет, — сказал я. — Он ещё на трассе и прибудет только к празднику.

— Придётся вызвать.

— Разве сплетни дороже работы?

— Иногда надо считаться с ними, — вздохнул Татаринов.

Я понял, что Татаринов встревожен за нас, и решил пока не возражать, а только спросил:

— Сплетни из Уренгоя?

— Кажется, да.

— Тогда понятно. Это Метёлкин, бездельник. Рогожин его весной пробрал и назвал его тем, что он есть на самом деле.

— В общем, есть указание разобраться с Рогожиным, — заключил мой начальник.

— Тем более, — зло добавил я, — что папаша Метёлкина в соответственных местах работает.

Татаринов промолчал. Поколебавшись и подумав, он всё-таки спросил меня:

— Скажи, а это верно, что твоя супруга дочь белого генерала?

Я совсем опешил и не знал, что ответить, но потом спросил Татаринова:

— Человек, родившийся в девятьсот первом году, мог быть белым генералом?

— Да нет, шестнадцати лет для такой персоны, пожалуй, маловато! — рассмеялся он.

Мы пошли на край фактории. Я ждал, какими ещё новостями меня порадует начальник. Но Татаринов молчал. Тогда я сам попросил его рассказать, чего нам ждать от комиссии.

— Волоховича там снова разбирали... Но это, пожалуй, к вам не относится, больше к Борисову.

— А что случилось с Волоховичем? — встревожился я.

— Есть приказ: Волоховича, как бывшего военнопленного, уволить из авиации вовсе.

После пережитого тяжёлого