Джоанна потянулась к щеколде.

– Все говорят, это был несчастный случай. Никто из нас в это не верит, но мы все притворяемся, что так все и было. Я вам это рассказываю, потому что вы первая, кто сказал вслух, что хозяина могли убить. Только знайте: ничего такого я и вам не говорила.

– Возможно, рано или поздно тебе придется это рассказать, но пока я не прошу тебя об этом. И в любом случае спасибо, что доверилась мне.

Минерва достала карманные часы. Восемь вечера. Через два часа они с Чейзом встретятся и она сможет поделиться с ним информацией, не упоминая имени девушки. Вот только он не для того придет к ней в комнату, чтобы говорить о причине смерти герцога, верно?

Всякий раз, стоило вспомнить о предстоящем свидании, у нее едва не подводило живот от давно забытых ощущений. Она поднялась к себе в комнату и уже ни о чем другом не могла думать.

Чейз проводил это время с Николасом в библиотеке, но мысленно отсчитывал минуты до назначенного часа. Они ездили на верховую прогулку в конце дня, поэтому ужинали поздно, а теперь, развалившись на диванах, попивали портвейн.

– Думаю, ты прав. Мне нужен новый управляющий поместьем, – заявил Николас, вдруг вспомнив их недавний разговор. – Наверняка удастся подыскать такого, который окажется способным придумать, как провести межевание, если это неизбежно, так, чтобы не пришлось переселять слишком много семей.

– Почему бы тебе не поговорить с Брентвортом? Многие восхищаются его успехами по этой части.

Николас сделал еще глоток портвейна, воздел очи горе и, зевнув, спросил:

– Ты сегодня поднимался на крышу?

Чейз понимал, что рано или поздно придется рассказать кузену правду. Так чего тянуть?

– Да. И теперь я не сомневаюсь, что это не был несчастный случай.

– Откуда такая уверенность?

– Я провел эксперимент и выяснил, что свалиться с крыши человеку его комплекции невозможно. А вот если кто-то выждал подходящий момент, то перекинуть его через парапет было вовсе не сложно.

– Как ты это выяснил?

– Я проверил это на собственной персоне.

– Рискованно.

– Зато наверняка.

– А если поподробнее? Представил себе, что тебя толкнули, и позволил законам физики взять все под свой контроль? Мог ведь и свалиться.

– Да нет, особой опасности не было: мне помогали, держали за сюртук, чтобы не потерял равновесие.

– Ты что, ходил туда с лакеем?

– Нет, мне помогала миссис Руперт.

Чейз взглянул на часы: пятнадцать минут десятого. Всякие остатки раздражения по поводу эксперимента улетучились, он теперь сгорал от нетерпения.

– Ты до такой степени доверяешь этой женщине? Да это просто безрассудство. Пообещай, что никогда больше не выкинешь ничего подобного… по крайней мере без меня.

– Мне ни к чему это повторять. Я убежден, что столкнуть его было вполне реально, если, конечно, застать врасплох.

– Значит, любой из обитателей дома мог бы это провернуть.

– Или тот, кто незаметно проник в дом. Я бы не стал исключать из списка никого из родственников.

Надо будет проверить, насколько трудно проскользнуть в дом незамеченным. Но не сегодня. Двадцать пять минут десятого.

Николас допил остатки портвейна и съехал пониже по диванным подушкам.

– Чертовски странно. Я смотрю на этот дом и не могу поверить, что он мой. Я думал, дядя в конце концов опять женится и обзаведется сыном. Все так думали.

– На тебя все еще давит причина, по которой ты унаследовал поместье. Со временем…

– Со временем мне захочется быть обычным прожигателем жизни, безо всех этих формальностей и обязательств. Стану скучать по временам, когда можно было сходить на бал, где никто не воспринимает мои ожидания слишком серьезно и можно флиртовать с женщинами, зная, что они не подсчитывают мысленно, насколько их обогатит брак со мной.

– Еще не поздно: надо просто правильно выбирать женщин.

– Замужних, хочешь сказать? Или куртизанок.

– Тех, кого устраивают свободные отношения.

От выпитого Николас повеселел.

– Ах да, забыл тебе сказать за обедом. Я сегодня получил письмо от Сандерса. К нему заходил юрист, которого наняла тетя Долорес, и два часа перечислял мои обязанности по ее содержанию, а заодно вручил ему длинный список всего, что она получила за последние пять лет, даже сверх ее обычного пособия, которое само по себе немаленькое. Записал все до последнего шиллинга.

– Ты ей ничего не должен.

Николас рассмеялся.

– Как будто у тебя хватит смелости им такое сказать.

– По крайней мере объяснить, что дядя Фредерик был в другом положении и мог себе позволить такую щедрость, сумел бы. – «Без двадцати пяти десять».

– Долорес вряд ли прислушается к подобным доводам разума.

– Не сомневаюсь, что ты найдешь способ с ней договориться. А вот решать, как быть с кузенами, будет сложнее.

«Без двадцати десять». Чейз решительно поставил стакан, изобразил зевок, затем на всякий случай потянулся.

– Думаю, мне пора: утром будет полно дел.

– Что-то ты рано. Помнишь, как пили ночи напролет? Неужели настолько постарел? А я тут подумал поискать общества неподобающих женщин, надеялся, что ты составишь мне компанию.

– Нет-нет, сегодня не до того: жутко хочу спать.

– Надеюсь, не планируешь проводить еще какие-то эксперименты с миссис Руперт? – спросил Николас, и в глазах его заискрились смешинки.

– Ни к чему. С этим все ясно, – вежливо сказал Чейз.

– Что ж, спокойной ночи.

Чейз взбежал наверх, перепрыгивая через две ступеньки, распахнул дверь в свою спальню и сразу направился в гардеробную, где его уже ждала горячая вода. Быстро раздевшись, он вымылся, затем отослал слугу, который исполнял при нем обязанности камердинера, и сверился с карманными часами. Без десяти десять.

Это были самые долгие десять минут в его жизни. Он то воображал себе ее, стоящую у двери, разрумянившуюся, с глазами, блестящими от страсти, все еще немного изумленную, то слышал ее глубокие вздохи и чувствовал робкие поцелуи. Он едва не лишился рассудка, дожидаясь, когда часы покажут десять.

Он поднялся по задней лестнице, едва сдерживая желание, готовое разразиться бурей у него внутри.

Десять часов. Минерва взяла себя в руки.

Последний час был мучительным, полным самоанализа и упорных попыток мыслить рационально. В этот момент ей так хотелось быть совсем другой, с другим прошлым или по крайней мере другими желаниями.

Бывает ли большая жестокость, чем возжелать чего-то через годы после того, как перестал этого желать, только для того, чтобы узнать, что все еще не способна радоваться таким вещам?

Все зависело от того, чтобы нарисовать это в своем воображении, представить его здесь,