за что. Приворожила она Прошу нашего, один раз взглянула – и приворожила. Отговаривала я братца своего – так едва с ним насмерть не разругалась. Колдовские силы женка его имела. Я только по травам мастерица, как и все мои бабки и прабабки, а Вероника – та чистой ведьмой была. Даже я ее побаивалась, как бы не наговорила чего, худого не сделала. А мужчин она любила! И толк в них знала. У самой между ног с утра до ночи свербело, а по ночам особенно, – рассмеялась бабаня Нюра. – Это как наказание иным-то бабам. Вот однажды всю ночь она пропадала, тешилась где-то, только наутро пришла уморенная. Легла на лавку голая, у окошка, солнышко ее греет, она и задремала… Прохор смотрел на нее, смотрел, потом взял топор, замахнулся и – хлоп!

– Что – хлоп? – спросил Гордеев, держа в руке объеденное яблоко.

Алексей только заморгал.

– А то и хлоп, – как и раньше, колко рассмеялась баба Нюра. – Отсек он ей голову-то, Веронике своей, красоте писаной. А голова так и покатилась, около дверей застыла. А тут как раз Сашенька-то наш входил в комнату. Ему тогда седьмой годок шел. Но Вероника-то, повторяю, чистой ведьмой была! Потому и умерла не сразу.

– Как это? – с огрызком в руке спросил Гордеев.

– Голова-то ее у самых дверей замерла. Глаза открылись, она и говорит: «Сашенька, вылечи меня».

Алексей Погодин закашлялся, на этот раз Гордеев потянулся и хлопнул его по спине. Бабаня резко засмеялась, глядя на молодого человека. Его неподдельный испуг согрел ее душу.

– Да-да, – закивала она. – И Прохор это слышал. Правда, пьяненький он в то утро был. С горя-то. С женой-блудницей кому весело? Так Сашенька целый день не подпускал нас к матери, голову к туловищу приставлял и все целебными листьями рану обкладывал: я его тогда уже делу своему учила, к травам допускала. Обкладывал, обкладывал, весь в крови перепачкался: думал, срастется, оживет маманька-то. Насилу оторвали. Плакал он, видели бы вы! Мы ее тайком похоронили. А Прохор наш повесился вскоре. Сашенька, когда вырос, фамилию сразу поменял, не захотел отцовскую носить: как мать, Крапивиным стал. Имя грозился тоже поменять. И отчество. Но мы его за это судить не стали. Такое испытать! Для нас он всегда Сашенькой останется. Он у нас добрым вырос, не озлобился. А мог бы. В медицинский поступил, все хотел из мертвецов живых делать…

Компаньоны быстро переглянулись, будто глазами выстрелили друг в друга, и вновь затаились. Братья Зубовы жевали моченые яблоки, слушая рассказ матери. Бабаня тоже решила приложиться к яблочку.

– Девушка у него красивая, у Сашеньки вашего, – сказал Гордеев. – Евой, кажется, ее зовут?

– Евой, Евой, – недовольно кивнула бабаня. – Странная она, даже Сашенька ничего нам толком о ней не говорит. Кто, откуда. Молчит племяш как рыба об лед. Втюрился он в нее окаянную! Но подведет она его под монастырь, чует мое сердце, ой, подведет! Как с писаной торбой с ней носится, с игрушкой дорогой.

– Так хороша девка-то, – заметил один из Зубовых, кажется, Крикун. – Игрушка-то его! Худовата, правда, но все равно хороша.

– Боком она ему встанет, помяните мое слово, – мрачно выговорила бабаня. – То ли живая, то ли мертвая, черт ее знает. Молчит племяш! Да ну ладно, разговорились мы. Травка ваша пятнадцать тысяч будет стоить: одна, что для изведения, и другая, для приворота, столько же.

– Что ж, – хлопнул себя по карманам Гордеев. – На такую сумму я и рассчитывал. Но с наличкой у меня проблемка. Мы сейчас в Медведовку сходим, с карты сбросим и вернемся.

– В Медведовке? – усмехнулся один из братьев. – Там только газетный киоск имеется, бумагой можно получить, для надобности.

– А что ж деньги с собой не привезли? – подозрительно спросила бабаня.

– Это в ваших краях? – в ответ усмехнулся Гордеев. – Вон как тут нас встретили – с ружьями. А окажись господа Зубовы другими какими господами, что тогда? Мы с банковской картой странствуем, баба Нюра.

– А то, что карту отнимут, не страшно? – прищурила один глаз бабаня. Ее сыновья с холодным интересом уставились на гостя. – А, добрый молодец?

Ее тон заставил Петра торопиться.

– А я карту под стельку ботинка сунул. – Он приподнял правую ногу и хлопнул себя по обуви. – Да и код надо знать. Одной карты мало. – И натянуто рассмеялся: – А в кармане у меня только десять штук. Их в залог вам и оставлю.

Баба Нюра разочарованно покачала головой:

– Робкий, стало быть?

– Осторожный, – поправил ее Гордеев.

Ее глаз прищурился еще сильнее.

– Как же ты своим порошок сыпать будешь, души губить, а? Коли такой осторожный?

– А это уже моя забота, – ответил Гордеев. – Как надо, так и насыплю. Главное, чтобы деньги были уплачены, верно? Вот вам десять тысяч, – он выложил на стол две купюры, – еще штуку на дорогу оставлю. – Вещи у нас все равно в гостинице Лощинска. Завтра в полдень приедем за товаром. – Он взглянул на братьев-близнецов: – Вы нас на машине до Медведовки добросите?

– Карбюратор у «Нивы» полетел, – сообщил один из близнецов. – Можем и так проводить, пешочком, коли страшновато в наших местах.

– Да нет, – отмахнулся Гордеев. – Сейчас светло – дойдем. А завтра к полудню ждите. Кстати, у вашего Сашеньки, как он мне сказал, может быть, все и наладится. – Эта наглая реплика была обращена к бабане. – Уедут они, чтобы разобраться в своих чувствах. А вдруг у них все сладится?

– Да ты ему близкий друг, коли он тебе столько доверил, – не отпуская его взгляда, заметила бабаня. – Поживем – увидим. Деньги везите, говоруны вы мои. Буду ждать вас, цыпляточки. Робенькие мои!

Они шли от избы к развилке и то и дело вспоминали три пары глаз, которые сверлили им спины.

– Десятка за две жизни – неплохо, – сдерживаясь, чтобы не сорваться на бег, пробормотал Гордеев. – Очень неплохо!

– Я только об одном думал: сейчас позвонят Колобку и расскажут о нас. Тогда все – конец.

– И я об этом думал, – признался Гордеев. – Знаешь, если бы да кабы, да во рту росли грибы. Клянусь, эта бабаня в конце что-то заподозрила. Не удивлюсь, если она сейчас звонит Колобку, чтобы разузнать, каков его клиент. Поторопимся!

– Верно, – согласился Алексей.

Они прибавили шагу. Сосновый лес, редея, сам вывел их к дороге. Компаньонам повезло – у развилки остановился грузовик. Гордеев предложил водителю тысячу, если он довезет их до Лощинска. Тот с радостью согласился – щедрые попутчики!

По дороге молчали – наговорились и наслушались в доме бабани. Часом спустя, взяв вещи в гостинице, они выехали в аэропорт и