пребывание в Лахштетене. Он в последний раз взвесил все свои возможности и средства, подвел им итог, но для выполнения задуманного ему не хватало еще немного смелости. Ее он подчерпнул в безрадостном объяснении с Эммой, и обозленный, без дальнейших колебаний, вступил на путь, начертанный ему судьбой, и заявил старшему мастеру, что через неделю уходит. Ему безуспешно советовали остаться, и так как уговорить его было невозможно, то мастер обещал дать ему хорошие рекомендации на несколько швейцарских фабрик.

Эмиль назначил день отъезда, а накануне этого дня решил выполнить задуманную кражу у Иоганна Лейле. Ему пришла в голову мысль – засесть в доме с самого вечера. И уже в сумерки, с рекомендациями и паспортом в кармане, он стал болтаться вокруг дома, высматривать лазейку, и, улучив минуту, когда никого поблизости не было, скользнул в настежь раскрытые ворота. Из двора он незаметно пробрался в кладовую, примыкавшую непосредственно к магазину, и сидел между бочек и высоких ящиков до тех пор, пока жизнь в магазине не утихла. Около восьми часов в кладовой было уже совершенно темно, час спустя молодой Лейле ушел из лавки, закрыл ее за собой и поднялся на верх, где находилась его квартира. Затаившийся в темной кладовой, вор ждал целых два часа, пока не нашел в себе отвагу сделать первый шаг. Кругом все стихло, ни с улицы, ни с рыночной площади не доносилось больше ни звука, и Эмиль осторожно вылез во мгле из своего тайника. Тишина большого пустого помещения пугала его, и когда он отодвинул засов у двери, ведшей в магазин, его осенила вдруг мысль, что кража с проникновением – тяжкое преступление и сурово карается. Но когда он очутился в лавке, обилие хороших, красивых вещей совершенно поглотило его внимание. Вид ящиков и полок, полных товарами, даже исполнил его торжественного чувства. В стеклянном ящике разложены были по сортам сотни прекрасных сигар, а наверху, на подмостках, у стены, их стояли полные ящики. Сахарные головы, длинная копченая колбаса и жестяные ящики с печеньем приветливо улыбались ему, и он не мог устоять против соблазна сунуть в карман горсть отличных сигар. При скудном свете своего маленького фонарика, он нашел затем кассу, обыкновенный выдвижной ящик в прилавке, оказавшийся, однако, запертым. Он не захватил с собой никаких инструментов, из предосторожности, дабы они не выдали его, и в самом магазине разыскал теперь стамеску, отвертку и клещи. Он осторожно сбил замок и без большого труда открыл кассу. Жадно заглянул он туда и увидел при слабом свете разложенные в небольшом отделении, тихо поблескивавшие монеты. Он начал опустошать кассу начиная с крупных монет, которых оказалось, впрочем очень немного, и вскоре с досадой и разочарованием убедился, что все содержимое взломанной кассы едва ли превышает двадцать марок. На такую малость он не рассчитывал и чувствовал себя обманутым. Гнев его был так велик, что он готов был поджечь дом. Так тщательно готовился, в первый раз в своей жизни вломился в чужой дом, поставил на карту свою свободу, пошел навстречу опасности и все из-за нескольких жалких грошей. От кучки медных монет он презрительно отвернулся, остальные сунул в свой кошелек, и оглянулся кругом, соображая, что бы еще можно взять с собой. Желанного было много, но это все были большие, тяжелые вещи, которые он один унести не мог. Он опять почувствовал себя обманутым, и готов был заплакать от разочарования и обиды, потом, машинально, почти не думая, сунул еще в карман несколько сигар, взял несколько иллюстрированных открыток из большой кучи, лежавшей на столе, и вышел из лавки.

В темноте, с бьющимся сердцем пробрался он из амбара во двор и немало испугался, когда тяжелые ворота не поддались тотчас его усилиям. Он отчаянно налег на огромный засов, упиравшийся в землю, и глубоко вздохнул, когда он поддался и ворота медленно открылись. Он кое-как притворил их за собой, и со странным чувством пустоты, разочарования и тоски пошел к себе по ночным, мертвым улицам. Часа три пролежал он без сна пока не забрезжил рассвет. Тогда он вскочил, протер глаза, и с обычным бойким видом пошел к своему квартирному хозяину проститься с ним. Он получил чашку кофе, много добрых пожеланий, и подняв на палке через плечо свой сундучок, отправился на вокзал. И когда в городке разгорелся день и сторож у Лейле, открывая магазин, нашел кассу взломанной, Эмиль Кольб был уже в нескольких милях от Лахштетена, в красивой лесистой местности, которую с любопытством разглядывал из окна вагона, так как это было первое большое путешествие в его жизни.

Обнаруженное преступление вызвало в доме Иоганна Лейле большой переполох. И уже после того, как установили, что убытки незначительных размеров, тревога, однако, продолжала гудеть, и распространилась по всему городу. Явилась полиция, жандармы, совершили обычный ряд символических формальностей, и разогнали толпившийся перед магазином народ. Прибыл и сам судья, ознакомился с подробностями печального происшествия, но и он не знал, на ком остановить подозрения. Опросили сторожа, упаковщика, целый ряд перепуганных и в душе дико радовавшихся неслыханной истории приказчиков, навели справки про всех покупателей, посетивших вчера магазин и все безуспешно. Тогда судья составил протокол о неслыханном преступлении и подробную опись украденных предметов. Об Эмиле Кольбе никто и не подумал. Но он сам очень часто вспоминал Лахштетен и торговый дом Лейле. С глубокой тревогой, сменившейся затем чувством удовлетворения, читал он швейцарские газеты, многие из которых писали о происшествии, и видя, что его никто и не подозревает, радовался своей ловкости и, несмотря на незначительную наживу, был вполне доволен первой своей кражей.

Он все еще находился в дороге, возле Баденского озера. Он не спешил и хотел проездом осмотреть кое-что. Первая его рекомендация адресована была в Винтертур, куда он рассчитывал попасть лишь, когда деньги его будут на исходе. Он уютно расположился в маленьком приветливом ресторанчике, за тарелкой вкусной колбасы, спокойно и обильно намазывал ломтики горчицей, и запивал ее остроту холодным отличным пивом. Ему хорошо было и грустно немного от воспоминаний, он думал об Эмме и ему казалось теперь, что она искренне была расположена к нему, ему жаль было ее, и он охотно приласкал бы ее немного и утешил. Чем дольше он думал об этом, тем больше он жалел девушку, и в ожидании третьего или четвертого стакана пива, решил отправить ей весточку. Спокойно сунул он руку в карман, где лежал еще небольшой запас сигар от Лейле, и вынул маленький плотный пакетик с лахштетенскими иллюстрированными