на немецкий язык и постарался представить себе описанные события. Стыд объял его. Он видел бедную женщину, гонимую, поруганную, глотающую слезы, и без всякой поддержки в своем одиночестве. Чем больше он думал об этом, чем яснее видел все и понимал, тем больше бледнела его добродушная улыбка по адресу кузена-сочинителя. Он всей душой негодовал и на него, и на весь Герберсау и уже загорелся было жаждой мести, но вспомнил тут, как он сам мало думал в последнее время о фрау Энтрис… Строил разные планы и, мало томясь по родным местам, проводил отличные дни. А дорогая женщина страдала в это время и, быть может, уповала на его помощь. И чем больше он думал об этом, тем более стыдно становилось ему. Образ вдовы опять так ясно, так отчетливо стоял перед его глазами, что он не понимал, как мог он целыми днями почти не вспоминать про нее. Что оставалось теперь делать? Во всяком случае, сейчас же ехать домой. Он, немедля, позвал хозяина, заявил, что рано утром следующего дня уедет и сообщил это также Трефцу, который очень огорчился этим известием. Но условились, что Шлоттербек скоро приедет к нему и осмотрит его фабрику. Затем Шлоттербек занялся укладыванием вещей, в чем обладать большим опытом и искусством, и пока он делал это и наступили сумерки, им овладело бодрое, радостное настроение, уже не покидавшее его весь вечер. Ему ясно было, что все эти события только на руку ему. Золовка, слава Богу, далеко, фрау Энтрис одинока и угнетена, вероятно, у нее и денежные заботы… Как раз, значит, момент, опять… явиться к ней и повторить свое предложение в озаренной закатом комнате. Он засвистел какую-то веселую песенку, в высшей степени фальшиво, но это подогрело, тем не менее, его радость и отвагу, и вечер он провел с Трефцом за бутылкой отличного маркграфского вина. Они пили за радостное свидание, за долгую дружбу, хозяин тоже выпил с ними стаканчик и выразил надежду вновь увидеть дорогих гостей в будущем году.

На следующий день, рано утром, Шлоттербек стоял на вокзале и ждал поезда. Хозяин гостиницы провожал его, опять пожал ему руку, слуга понес его сундук в вагон, получил на чай, поезд отошел и после нескольких нетерпеливых часов путешествие закончилось и Шлоттербек прошёл мимо поклонившегося ему начальника станции в город. Он легко позавтракал в «Орле», находившемся по его пути, попросил, чтобы ему почистили сюртук и направился прямо к фрау Энтрис, садик которой улыбнулся ему прежней своей привлекательной чистотой. Калитка была закрыта, и ему пришлось подождать немного, пока хозяйка вышла с вопросительным взглядом, она не видела, как он подходил к дому, – и открыла ему. Когда она узнала его, она вспыхнула и хотела было сделать строгое лицо, но он вошел с дружеским приветствием, и она повела его в дом.

Его приход застал ее врасплох. Она мало думала о нем в минувшие дни, но возвращение его не испугало ее, а скорее обрадовало. И он понимал это, несмотря на ее молчание и напускной холод, но он облегчил и ей и самому себе первый шаг: сердечно взял ее за плечи, смеясь заглянул в ее зардевшееся лицо и спросил:

– Теперь – да? Не правда ли?

Она хотела улыбнуться, пококетничать немного, но внезапно ею овладело волнение и вспоминание о тяжких, горестных днях, которые она до этого мгновения переносила отважно и без слез, и, к его и к собственному изумлению, она разразилась вдруг громким плачем. Но вслед за тем, на лице ее вновь затеплилось робкое сияние счастья, которое Шлоттербек помнил еще с того последнего свидания, – она прислонилась к нему, дала себя обнять, и жених, нежно поцеловав, усадил ее на стул и радостно воскликнул:

– Слава Богу, все уладилось! Но осенью надо домишко этот продать. Или ты, во что бы то ни стало, хочешь остаться в этой лачуге?

Она покачала головой, и он весело сказал:

– Как я рад! И безделье скоро закончится. Что ты скажешь, например, про фабрику кожевенных товаров?