где каждый знает жизнь другого до мельчайших подробностей, где каждый живет, будто за стеклом, – мир этот никакой утехи в вернувшемся на родину путешественнике не находил, тем более, что и выгоды из его баснословного богатства не надеялся извлечь. В Америке Шлоттербек привык смотреть на чиновников просто, как на служащих, которые за деньги делают для других возложенную на них работу. В России чиновники считались неприятными, наводящими страх людьми, от которых только деньгами можно было добиться чего-либо. И ему трудно было одному, не получая ни от кого совета и указаний, постигнуть священность титулов и чувствительное достоинство этого круга, проявить почтительность кстати, не смешивать старших секретарей с младшими, и в обществе находить всюду и всегда надлежащий тон. Будучи чужим в городе, он не знал и всяких сложных семейных историй, и случалось, что помимо воли своей и вины, в доме повешенного заводил речь о веревке. Под маской неизменной вежливости и любезнейших улыбок, велся аккуратный счет и подсчет его маленьким промахам. Он и не подозревал числившихся за ним грехов, a со стороны злорадствовали и ставили ему в укор самые безобиднейшие вещи, в которых он и предположить не мог чего-либо дурного.

Например, он мог справиться о цене чьих-либо сапог, которые ему понравились. Жену одного адвоката, искупавшую неведомые грехи своих предков, врожденным отсутствием указательного пальца на левой руке, и всякими усилиями и стараниями скрывавшуюся этот незаслуженный недостаток, он спросил однажды с искренним участием, где и когда она потеряла свой палец. Человек, боровшийся за свое существование и ведший большие дела в разных концах света, не мог понять, что нельзя спрашивать у судьи, сколько стоять его штаны. Он научился, правда, блюсти осторожность и вежливость в обращении с людьми, он знал, что некоторые народы не потребляют свинины, или голубей, что среди русских, армян и турок принято избегать искреннего исповедания веры, но что в центре Европы существуют общественные круги и сословия, где открыто говорить о жизни и смерти, о еде и питье, о деньгах и здоровье считается невежеством, – этого наш выродившийся герберсауед не знал, подобных золотых жизненных правил не дали ему ни Америка, ни Россия. В сущности, ему было безразлично, довольны ли были им, или нет, так как он предъявлял очень мало требований к людям, гораздо меньше, чем они к нему. Он шел навстречу всяким добрым начинаниям и содействовал им сообразно с обстоятельствами. Его вежливо благодарили, являлись к нему с новыми предложениями, но уходили неудовлетворенные, так как ждали обыкновенно золота и банковых билетов в тех случаях, когда получали от него серебро и медь. К счастью, он ничего об этих пересудах не знал, и долгое время жил в приятной уверенности, что если он и не очень любим и популярен, то, во всяком случай, вполне безупречный и желанный согражданин.

Направляясь в город, несколько раз в день, Шлоттербек проходил мимо хорошенького домика, в котором тихо и уединенно жила фрау Энтрис, вдова судебного пристава, со своей молчаливой придурковатой золовкой. Эта прекрасно сохранившаяся, еще полная жизни вдова, могла бы очень приятно и содержательно использовать свою свободу и небольшое состояние. Но помехой к тому был отчасти ее собственный характер, отчасти мнение, которое сложилось про нее в Герберсау. Она была родом из Бадена, и уже из уважения к ее всеми любимому супругу, к ней отнеслись было очень радушно и с интересом. Но с течением времени о ней пошли нехорошие слухи, корни которых лежали в ее чрезмерной бережливости. В людской молве черта эта претворилась в злобную скупость, и так как молодая женщина не пришлась по душе местному обществу, то в разговорах о ней одна подробность нанизывалась на другую, и она прослыла не только скрягой и скопидомкой, но и злой ведьмой. Сам судебный пристав, никогда про свою жену словом худым не обмолвился, но ни для кого не было тайной, что веселый, общительный, он ищет по вечерам отдыха и утехи не дома, подле своей жены, а за кружкой пива в гостиницах «Лебедь» и «Жеребенок». Не то, чтобы он стал пьяницей. В порядочном обществе Герберсау не было пьяниц вообще. Но добрую часть своего досуга, он стал проводить в пивной и днем тоже забегал часто выпить кружку другую. Несмотря на плохое здоровье, он до тех пор вел этот образ жизни, пока врач и начальство не убедили его отказаться от утомительной службы и выйти в отставку в интересах своего здоровья. Но с выходом в отставку, здоровье его ухудшилось, и все были того мнения, что жена отравила ему семейную жизнь, и с самого начала повинна была в гибели этого милого человека. Когда же он умер, на вдову обрушилось всеобщее негодование. Она осталась одна со своей золовкой и не было подле нее ни подруги, которая утешила бы ее, ни мужчины, который бы ее защитил, хотя, кроме дома, совершенно свободного от долгов, у нее было еще и небольшое состояние. Нелюбимая вдова, однако, не очень, по-видимому, страдала от своего одиночества. Свой дом, хозяйство, чековую книжку и сад она содержала в полном порядке, и дел у нее было вдоволь, так как золовка страдала тихим помрачением рассудка, и только и делала, что глазела по сторонам, и проводила дни в тихом бормотании, почесывании носа и частом разглядывании старого альбома. Дабы пересуды о фрау Энтрис не прекратились и после смерти ее мужа, обыватели Герберсау выдумали, что она держит несчастное существо в черном теле, в ужасном заточении. Слабоумная, мол, голодает, исполняет самую черную работу, спит в грязном, никогда не проветривающемся чулане, терпит жар и холод, и долго, конечно, не протянет, что собственно и входит в намерения и цели Энтрис. Так как слухи эти становились все упорнее, то власти сочли долгом сделать кое-что со своей стороны, и в один прекрасный день к фрау Энтрис, к изумлению ее, явился городской голова в сопровождении старшего городского врача, сказал несколько внушительных, строгих слов по поводу ответственности, выразил желание посмотреть, где больная живет и спит, какую работу исполняет, что ест, и закончил угрозой, что если что не так окажется, то больную придется поместить в городскую больницу, разумеется, за счет фрау Энтрис. Она холодно выслушала и ответила, что они могут осмотреть дом и все проверить: золовка ее тиха и безвредна, а если в городе преувеличивается ее слабоумие, то исходит оно из другого источника; если же больную переведут в другое место, то ей это будет лишь приятно, но, конечно, за счет