города, и она сомневается, чтобы несчастной было лучше где-либо, чем у нее. Осмотр показал, что больная ни в чем недостатка не терпела, была прилично и опрятно одета, и когда ее ласково спросили, не желала ли бы она переехать в другое место, где ей будет очень хорошо, она страшно перепугалась и с мольбою ухватилась за свою невестку. Врач нашел, что она питается прекрасно, никаких следов тяжкой работы не обнаружил, и оба вместе с городским головою ушли сконфуженные.

Что касается скупости фрау Энтрис, то об этом можно судить по-разному. Характер и образ жизни беззащитной женщины порицать очень легко. Что она была бережлива, это не подлежало никакому сомнению. Она питала глубокое почтение не только к деньгам, но и ко всякому добру и к каждой маломальской ценности, и каждая трата стоила ей горького усилия, а бросить что-нибудь, или по недосмотру лишиться чего-либо было для нее невозможным. У нее до сих пор еще не заживаемой болью скорбело сердце о деньгах, которые муж ее прогулял по ресторанам, и это, вероятно, и было причиной супружеского разлада. Тем ревностнее старалась она расчетливостью и рачительностью возместить, по мере возможности, все, что так легкомысленно промотал ее муж. Когда он умер, и ужасные траты прекратились, и ни один грош не уплывал больше зря из дома, и можно было часть процентов ежегодно прибавлять к капиталу, благоразумная хозяйка познала, наконец, позднее счастье и отдыхала душою. На себя она ничего, кроме самого необходимого, не тратила, даже бережливее стала прежнего, но сознание, что теперь бережливость ее приносить ощутительные плоды, сообщало ей тихую удовлетворенность, которой она ни в коем случае не намерена была опять рисковать. Но совсем особую радость и отраду испытывала фрау Энтрис, когда ей удавалось обратить в ценность что-либо бесценное, найти, обрести что-либо, использовать что-либо брошенное, каким-нибудь образом применить вещь всеми отвергнутую. Страсть эта вовсе не направлена была исключительно на личную выгоду. Мысли и желания ее выходили также из круга необходимых потребностей и поднимались в область эстетики. Фрау Энтрис вовсе не чужды были тяготения к роскоши и красоте. Она очень даже ценила изящество и комфорт, но только это не должно было стоить денег. И одевалась она, хотя в высшей степени скромно, но опрятно и мило, и с тех пор, как во владение ее вместе с домиком перешел и клочок земли, ее потребность красоты и радости нашла благодарную цель. Она стала ревностной садовницей.

Август Шлоттербек, проходя мимо забора своей соседки, каждый раз с удовольствием и тайной завистью заглядывал в скромный хорошенький садик тихой вдовы. Отлично возделанные овощные гряды аппетитно окаймлены были пореем и клубникой, а также и цветами, и розы, левкои, желтофиоль и резеда сулили, казалось, непритязательное, самим собою довольствующееся счастье. Не легко было добиться такой растительности на крутом косогоре, на безнадежно-бесплодной песчаной почве. Тут страсть фрау Энтрис проявила и все еще продолжала проявлять чудеса. Она сама натаскала из леса чернозема и листьев, по вечерам ходила по следам ломовых телег, возивших камни, и подбирала хорошеньким совком бесценный навоз, беспечно брошенный на дороге лошадьми и их хозяевами. За домом она заботливо складывала в кучу картофельную шелуху, всякие отбросы, которые, разложившись, к ближайшей весне обогащали соками тощую землю. Принесла из леса диких роз, рассаду ландышей и подснежников и в течение зимы взращивала их в комнате и в погребе. Смутное томление по красоте, благоухающее в каждой человеческой душе, радость, которую доставляло ей использование доступных даром вещей, и, быть может, также бессознательно тлевшее в ней чувство неудовлетворенной женственности – сделали из нее отличную садовницу. Шлоттербек, ничего про свою соседку не знавший, каждый день с уважением поглядывал на чистые клумбы и дорожки, любовался свежей зеленью овощей, нежными розами, воздушными пионами и колокольчиками. Когда же дул легкий ветерок и нес ему вдогонку сладкий аромат сада, он с возрастающей благодарностью радовался этому приятному соседству, тем более, что бывали часы, когда он сознавал, что пустить вновь корни в родном городе вовсе не легкое дело, и он чувствовал себя одиноким и немного разочарованным. Когда он при случае осведомился у знакомых про свою соседку, он услышал историю покойного судебного пристава и много резких суждений о его вдове. И долго после того, глядя на мирный домик в саду, он изумлялся тому, что столь привлекательная, милая обитель может вмещать столь низкую душу. Но однажды утром он впервые увидел ее за низкой оградой и заговорил с нею. До того дня она обыкновенно ускользала в дом, завидев его издали. В этот раз, наклонившись над грядой, она в усердии своём не услыхала его шагов, и он остановился у ограды, вежливо снял шляпу и приветливо поздоровался с ней. Она ответила, почти нехотя, но он не торопился уходить, и спросил:

– Уже за работой, соседка?

– Понемножку… ответила она

И он отважился продолжить:

– Какой у вас хорошенький сад.

На это она ничего не ответила, и он с удовольствием смотрел, как она опять завозилась над своей рассадой. Согласно тому, что он слышал про нее, он представлял себе что-то в роде фурии, но к изумлению его она оказалась очень даже привлекательной женщиной, с несколько строгим, мало-общительным лицом, но свежим, без тени коварства.

– Ну, пойду дальше вежливо сказал он. До свидания, соседка.

Она подняла глаза, кивнула головой на его поклон, поглядела ему вслед несколько мгновений и вновь занялась своей работой, не думая более о своем соседе. Но этот долго еще думал о ней. Ему казалось странным, чтобы эта женщина могла быть таким ужасным существом, и он решил понаблюдать за ней немного. Как человек бывалый, он скоро из разных мелких подробностей связал образ, не ангелоподобный, правда, но ничего общего не имевший и с чертом, которого люди хотели из нее сделать. Он узнал, как быстро и бесшумно делала она свои скромные покупки в городе, не болтаясь зря, не судача, видел, как она ухаживала за своим садом, сушила белье, убедился, что никто у нее не бывает, и с уважением и умилением наблюдал тихую, одинокую жизнь трудолюбивой вдовы. Не ускользнули от него и ее робкие, как будто, вылазки за лошадиным навозом, по поводу которого столько судачили в городе. Но он и не подумал глумиться над этим, хотя не мог удержаться от улыбки. Она казалась ему несколько нелюдимой, но достойной всякого уважения, славной женщиной и он с сожалением думал о том, что столько рвения и стараний направлено на такие скромные задачи. И,