сказал вам, и дайте мне тогда искренний ответ, такой, какой тогда подскажет вам сердце. Я уезжаю, я и без того уже подумывал об этом, и в тягость вам не буду. Если же приеду опять, то лишь за вашим ответом. Если вы тогда скажете нет, то обещаю вам удовлетвориться этим, и тогда я освобожу вас и от моего соседства. Вы единственное, что еще может удержать меня в Герберсау. Стало быть, счастливо оставаться, и – до свидания.

Она не ответила на его рукопожатие, но ласково сказала:

– Вам мнение мое известно, оно не изменится. Но я принимаю ваше предложение, дабы вы не сомневались в моих добрых намерениях. Надеюсь, когда вы вернетесь, вы иначе, спокойнее ко всему будете относиться, и к этому отъезду, и останетесь моим соседом. Ну, прощайте, счастливого пути!

– Да, прощайте – печально ответил Шлоттербек, взялся за ручку двери, окинул комнату взглядом, на который ответила лишь золовка и, никем не провожаемый, вышел из дома в светлые еще сумерки.

Он потряс кулаком в сторону тихо рокотавшему в долине городу, который считал единственным виновником ожесточенного упорства фрау Энтрис, и решил в душе как можно скорее и навсегда покинуть его, вместе с этой женщиной или без нее. Решение это явилось для него облегчением в его неуверенном, колеблющемся положении, словно упованием на лучшие, светлые дни, по которым томилась его душа. Он медленно прошел к своему дому, оборачиваясь поминутно к соседнему домику, бесстрастно и холодно черневшему своей закрытой дверью и калиткой в позднюю летнюю ночь. Далеко на угасшем небе стояло еще маленькое воздушное облачко и умилительным розовато-золотистым светом таяло перед первой звездой. Облачко это воскресило в душе Шлоттербека нежное, сокровенное волнение минувшего часа, и, качая головой, он улыбался безумно-сладким желаниям своего сердца. Затем он вошел в свой одинокий дом, отказался от ужина в городе, съел лишь немного вишни, которую купил утром, и уже в тот же вечер стал собираться в путь.

К вечеру следующего дня все сборы его были окончены; он сдал ключи своей служанке, сундук-носильщику, облегченно вздохнул и пошел вниз в город, к вокзалу, ни разу не взглянув по пути на садик и окна фрау Энтрис. Но она видела, как он уходил, печальный, в сопровождении своего носильщика. Ей жаль было его и она от души желала ему исцеления.

Тихо потянулись теперь дни фрау Энтрис. Скромная жизнь ее вновь вошла в колею прежнего одиночества, никто не приходил к ней и никто не заглядывал больше через ее садовую ограду. В городе знали досконально, что она все хитрости пустила в ход, чтобы подцепить русского богача, и тешились его отъезду, который ни для кого, конечно, не остался тайной. Она, по обыкновению своему, не обращала на это никакого внимания и спокойно занималась обычными своими делами. Ей жалко было, что отношение Шлоттербека к ней приняло такой оборот, оттого, что ей приятно было встречаться с ним и грустно было лишиться доброго соседства. Но она не чувствовала за собой никакой вины и за долгие годы так привыкла к одиночеству, что отъезд его большого горя ей не причинил. Она собирала цветочные семена с отцветших клумб, поливала их утром и вечером, собирала ягоды, варила варенье и со спокойным трудолюбием исполняла привычные летние работы. Кроме того, золовка стала причинять ей нежданные заботы. После того вечера она была совершенно спокойна, но, вместе с тем, еще сильнее прежнего овладел ею тайный страх, какая-то мания преследования, мрачные мысли о похищении и насилии. Жаркое лето с исключительно частыми грозами тоже плохо действовало на нее и, наконец, фрау Энтрис лишилась возможности и на полчаса выйти из дома за покупками. Больную нельзя было оставлять больше одну. Несчастное существо чувствовало себя в безопасности лишь в близости своей привычной няньки и преследовало измученную женщину вздохами, ломанием рук и боязливыми, испуганными взглядами. Пришлось позвать врача. При виде его больная и совсем пришла в ужас. Но он стал навещать ее теперь через день. Для обывателей Герберсау это послужило, конечно, поводом к рассказам о возобновившихся истязаниях и полицейском надзоре. История эта была связана с ее видами на Шлоттербека и передавалась, как скандальный случай коварного корыстолюбия.

Август Шлоттербек, между тем, поехал в Вильдбад, но там было слишком жарко и шумно и, томимый, к тому же, внутренней тревогой, он скоро опять уложил свой сундук и отправился дальше, на этот раз в Фрейденштадт, который знал еще с молодых лет. Место пришлось ему по душе. Он познакомился там с одним швабским фабрикантом, с которым скоро подружился, и вел с ним беседы о разных технических и коммерческих делах, знакомых ему по личному опыту. С этим человеком, которого звали Виктор Трефц и который, подобно ему, много ездил и видел на своем веку, он совершал ежедневно длинные прогулки вплоть до Книбиса и Риппольдсау или в красивую долину Мургталь, где можно гулять по всем направлениям среди живописных пейзажей и близких лесов и отдыхать в красивых местах и хороших гостиницах. У Трефца была в восточной части страны фабрика кожевенных товаров, пользовавшаяся издавна доброй славой. Новый друг про все расспросил его, и ему приятно было проводить дни отдыха в таких задушевных разговорах. Меж ними установились добрые, учтивые отношения, основанные на взаимном уважении. Шлоттербек обнаружил большие познания в кожевенном деле и, кроме того, знание мирового рынка, просто уникальное для здешних мест. Он вскоре рассказал Трефцу подробнее про себя и про свое положение, и обоим казалось, что они могли бы и в общих делах быть добрыми товарищами.

Желанный отдых пошел в прок Шлоттербеку. Он даже стал думать меньше о своих невыясненных отношениях с вдовой в Герберсау. Но в это он Трефца не посвящал. Лишь когда он оставался один, по вечерам, перед тем, как он засыпал, образ фрау Энтрис вновь вставал перед ним и волновал его. Но и в эти минуты положение уже не казалось ему столь безнадежным и серьезным. Он вспоминал тот вечер в домике соседки и думал даже, что она была отчасти права. Он сознавал, что мысли эти о браке порождены были, в значительной степени, праздностью и одиночеством. Не то, чтобы он охладел или изменил ей, это не было в его характере, но если бы она осталась верна своему первоначальному решению, надо было предполагать, он при настоящих обстоятельствах уже примирился бы с этим горем.

В одну из прогулок в сосновом лесу Трефц пригласил навестить его ближайшей осенью и посмотреть