не было, так как Эмиль только и мог говорить, что о фрейлейн Эмме, а Франц упорно избегал ответов на его вопросы, оттого, что с того воскресенья он сам остановил свое внимание на этой девице и старался вытеснить своего приятеля из ее сердца. Начал он с поступка неблаговидного, разрушил созданную Эмилем легенду и безо всякой пощады рассказал всю правду про незнатное его происхождение. Но Эмма холодно отвергла его ухаживание, отчасти из-за этого предательства, отчасти из-за его заячьей губы, которая ей не нравилась. Эмиль, однако, этого не узнал. И старые друзья сидели друг против друга, молчаливые и разочарованные. И, расставаясь вечером, чувствовали оба, что вряд ли в ближайшее время повторят подобную встречу.

Меж тем, Эмиль, хотя и не снискал большого к себе расположения в конторе братьев Дрейс, сумел, однако, стать полезным и заслужить доверие настолько, что осенью, с повышением старшего конторщика и назначением нового, хозяева не нашли никакой причины тому, чтобы отступить от старой традиции, и поручили юноше так-называемую разменную кассу. Ему отвели стол, и передали ему книжку и кассу, плоский ящичек из зеленой проволоки, в котором разложены были монеты, а над ними листы почтовых марок. Юноша, достигший своих давнишних планов и мечтаний, в первое время с величайшей добросовестностью распоряжался несколькими грошами доверенной ему кассы. Долгие месяца лелеял он мысль о том, чтобы черпать из этого источника, но, очутившись подле него, ни одного пфеннига себе не брал. Причиной этой честности был отчасти страх, отчасти благоразумное предположение, что на первых порах за ним особо будут присматривать. Но вернее всего, его останавливало и удерживало от проступка осознание возложенной на него ответственности и чувство внутренней удовлетворенности. За собственным столом в конторе и в качестве распорядителя наличными деньгами Эмиль чувствовал себя на одном уровне со взрослыми и уважаемыми людьми и благоговейно упивался своим положением, а на вновь поступившего младшего конторщика смотрел свысока и с сожалением. Но если было что-то, что могло удержать слабого юношу от зла, то было и другое, что в один из дней напомнило ему о его недобрых намерениях.

Как все прегрешения молодых конторщиков, это началось в один понедельник. День этот, когда вслед за несколькими часами воскресной свободы и веселья вновь и надолго спускается унылая мгла обязанностей и работы, является испытанием и для трудолюбивых, дельных юношей, особенно, когда их начальники весь воскресный день посвятили удовольствиям и повеселились на целую неделю вперед. Это был понедельник, в начале ноября. Оба старших конторщика и один из недавно поступивших на работу «учеников» были накануне на представлении гастролирующей труппы и, связанные теперь общими впечатлениями, все время перешептывались меж собой. «Ученик», молодой юноша из столицы, подражал ужимкам и движениям комика и поминутно вновь будил воспоминания о вчерашнем дне. Эмиль, проведший дождливое воскресенье дома, за чтением и стилистическими торговыми упражнениями, слушал их разговоры с завистью и досадой. Младший хозяин в своем понедельничном раздражении уже рано утром на него поворчал. И он сидел за своим столом одинокий, отверженный, тогда как другие вспоминали о вчерашнем спектакле и, вероятно, жалели его. С грустью и горечью прочитал он письмо своего принципала, которое должен был отослать, и из которого надеялся еще извлечь какую-либо стилистическую пользу. Это было письмо к крупному поставщику и начиналось оно так: – Милостивый Государь! Тщетно жду накладную, и прошу вас, наконец, прислать расчет за одиннадцать предыдущих полученных товаров. Ничего нового в этом не было, и конторщик разочарованно присоединил это письмо к остальным. В это мгновение, снаружи, на рыночной площади, раздался оглушительный веселый барабанный бой. Сигнал этот, знакомый уже всему городу, уже несколько дней возвещал о появлении глашатая актерской семьи, который вскоре показался на площади, взбежал на ступеньки подъезда ратуши и громовым голосом возгласил:

– Милостивые государи и милостивые государыни! Сегодня в восемь часов вечера в зале гостиницы «Серая щука» состоится последнее представление знаменитой труппы Эльвира. Поставлена будет знаменитая пьеса «Граф фон-Фельсгейм, или отцовское проклятие и братоубийство», стар и млад покорнейше просим прийти на это безусловно последнее, исключительное представление-гала! Тра-ра-ра, тра-ра-ра! В заключение состоится розыгрыш ценных призов! Каждый, купивший билет в первом или втором ряду, получит совершенно бесплатно лотерейный билет. Тра-ра-ра! Тра-ра-ра! Последнее представление знаменитой труппы! Последнее представление по желанию многочисленных друзей искусства! Открытие кассы сегодня вечером, в половине восьмого.

Этот манящий клик, раздавшийся среди уныния трезвого понедельничного утра, поразил одинокого юношу в самое сердце. Ужимки и жесты «ученика», шушуканье товарищей, яркие, хаотичные воспоминания о неслыханном блеске и наслаждении слились в одно пламенное желание самому наконец, увидеть все это и упиться этим, и желание претворилось тотчас в намерение, так как средства к осуществлению его были под рукой. В этот день Эмиль Кольб впервые вписал фальшивые цифры в свою чистенькую кассовую книжку и взял из доверенных ему денег никелевую монетку. И хотя это хуже было, чем совершенная им несколько месяцев тому назад кража почтовой марки, душа, его, однако, на этот раз была спокойна. Он давно уже свыкся с мыслью об этом поступке, огласки его не боялся, и даже с некоторым чувством торжества простился вечером со своим хозяином. Ушел с деньгами этого человека в кармане и знал, что много раз еще это сделает, а дурень, тот ничего не заметит. Театр наполнил его блаженством. В больших городах, слыхал он, есть еще более блестящие театры, и есть люди, которые в любой вечер могут пойти туда и всегда на самые лучшие места, и он тоже мечтал о такой возможности. Смысл разыгрывавшейся пьесы, правда, был для него неясен, но яркие фигуры, декорации и сцены забавляли его, и потом было так благородно, так лестно сидеть в партере и смотреть на то, что разыгрывают для вас увеселители за ваши деньги. С той поры в разменной кассе фирмы Дрейс образовалось незримое отверстие, сквозь которое тихонько плыла тоненькая денежная струйка, и Эмиль Кольб жил в полное свое удовольствие. Труппа, конечно, перекочевала в другие города, а подобное удовольствие не скоро представилось вновь. Но то ярмарка случалась в Энгштете, то карусель на Брюггель, и кроме расходов на проезды, пиво или пирожное, в большинстве случаев, еще нужны бывали деньги на крахмальный воротник, или на галстук, или на то и другое вместе. Скромный, бедный юноша, постепенно превратился в избалованного человека, обдумывавшего, где бы ему повеселиться в ближайшее воскресенье, и с расходами не считавшегося. Он узнал скоро, что удовольствия обходятся гораздо дороже, чем предметы необходимости, и с наслаждением проделывал теперь