Шрифт:
Закладка:
– И вы что же, им анекдоты рассказывали?
– Нет, я потребовал зеркало заднего вида, чтобы видеть, как мне делают операцию. Смотрел и комментировал. Приговорен я был тогда вполне, процентов… больше чем на 90. Но мне только промыли мозги! Вот все слова точные: язык знает все. Думали, что рак – но его не было, а был просто абсцесс. Вымыли гной – и все.
– Повезло! А страшно, значит, не было…
– Тут не до страха. Я ж говорю – была какая-то встречная мобилизация. Они знали весь приговор, и для них было полным подарком и радостью, что больной оказался мнимый. Вовремя поймали…
– Хороший заголовок: «Андрей Битов. Промывание мозгов».
– Проделали мне дырку в голове… А потом, кстати, мода появилась – оставлять в голове открытую дырку: для связи с космосом. Некоторые сверлят специально.
– Ну а вы-то чувствуете связь с космосом?
– Нет, ну зачем так уж кокетничать. Я – нормальное существо.
– Может, вы это так легко перенесли потому, что по работе занимаетесь размышлениями о жизни и смерти?
– О смысле? Нет, тут иначе; я буровик по специальности (правда, пробыл им недолго, ушел в литературу), и вот я думал – вот они буром пройдут подкорку, войдут в кору…
– …и возьмут керн.
– Да… Найдут некое месторождение. Все было абсолютно так!
– Вам было сколько тогда?
– Человек попадает в критические точки, по моей трактовке восточного календаря, в 6 лет, потом в 18, 30, 42, 54 года. Вот у меня раз это было в 54. Человек в этом возрасте проходит нижнюю точку цикла. Шесть лет – это перед первым сроком, когда человек в школу идет. В 18 – в армию. В 30 жениться пора, в 42 – осуществиться, в 54 – может и концы отдать? Ну, там, плюс-минус… Все это, впрочем, условно. Но тем не менее – когда проходишь эти точки, надо к себе быть очень внимательным. Раньше было другое отношение к возрасту, а теперь все стали какие-то вечные.
– В каком смысле?
– Как еще Солженицын в «Крохотках» сказал про советского человека – «Мы не умрем». А впрочем, может, это и правильно. Не думать о ней ежесекундно. Главное – чтобы помереть не позорно. «Господи, я не готов!» – строчка из любимого негритянского spiritual. Я много занимался нашим негром Пушкиным в последнее время и увидел, что на всем протяжении жизни у него – готовность умереть сопровождает повышенную активность жизни.
Пушкин
– Много написано о том, что Пушкин был глубоко религиозен… Отсюда, наверно, и готовность?
– Верующим он был безусловно!
– Но когда пишут о его глубочайшей религиозности – что вы думаете?
– Конечно Пушкин, бедный, подпадал под действие всех идеологических кампаний, какие только были возможны. Кого только из него не пытались сделать! А он просто был живой. На все смотрел открытыми и честными глазами. Поэтому мог выражать весьма противоположные точки зрения.
– Вот как вы, например.
– Ну… А если я не хочу стоять и с Пушкиным рядом? Если человек независим – то он независим. И его никуда не удастся приписать. Пушкина не надо истолковывать, его надо хоть раз прочесть. Он не Христос и не Антихрист. Глупо ставить нас перед таким выбором!
Астафьев
– Вы были в одном клубе с Виктором Астафьевым.
– В каком?
– Как в каком? В Русском Пен-клубе.
– Я не уверен…
– Однако есть такая информация. Вы с ним очень разные, я вот о чем.
– Эта граница между почвенниками и горожанами, – ее же искусственно провели… Ему, правда, было не до этого деления, он был самостоятельной фигурой. Астафьев был мужик смелый, открытый. Им гордилась вся область, и даже обком ему помогал. Он был одновременно великий писатель и областного, и всесоюзного масштаба. Так что…
– А как ему пенсию перестали платить местные начальники, когда он стал власть поругивать? Как же им было не стыдно у него пенсию забирать!
– А им никогда ничего не стыдно.
Что есть элита
– Вы часто говорите о том, что не считаете себя элитой, – а кто ж тогда по-вашему элита?
– Элита – это какой-то вообще дерьмовый термин. Какая у нас может быть элита, когда всю породу уничтожили большевицким геноцидом? Последовательно же классы уничтожались!
– Вы вот говорите, что вы не элита – а у вас и родословная прослежена, и вон из Питера вы.
– Я в этом плане немножко исключение. Вообще же нужны поколения, чтоб человек вырастал ответственным… Я вот сейчас составляю автогеографию, надеюсь, успею дописать.
– Автогеографию?
– Да. Назову ее «ФИО». Раздела будет три – фамилия, имя, отчество. У меня к словесным упражнениям прибавляются мысли о том, что ты несешь в своем имени и как это влияет на жизненный ход.
– Насчет вашей элитности, которую вы отрицаете, – а пишете все-таки для яйцеголовых, а не для кухарок.
– Ну почему? Я пишу для читателя, а читатель – это, по-моему, такой же дар, как и дар писателя. Читатель – либо он есть, либо его нет. И образование тут не играет никакой роли. Если человек чувствует слово, то он, может быть, и прочитает мою книгу. Я очень не люблю эти разговоры о том, что я элитный, рафинированный, интеллигентный… (Хотя, может быть, это и так.) Но и нехорошо было бы, если бы я себя выдавал за пролетарского или крестьянского писателя. Нет, я считаю, что я пишу понятно. Я не стесняюсь текстов, которые написал полвека назад. И они стоят наравне с теми, которые написаны недавно. Через 50 лет некоторые мои тексты стали более доходчивыми.
– Для вас?
– Для читателя; я себя-то не перечитываю особенно.
– Так что же такое элита? (Вернемся к нашим баранам.)
– Элита – это всякая сволочь… Мы теряем лучшее, что у нас было, и приобретаем худшее. Так что нельзя сказать, что у нас от социализма, а что от капитализма, – это очень дикий продукт. Это – попытка выделить составляющую успеха из какого-то триединства власти, богатства и славы…
– Здоровье вы туда не причисляете.
– А здоровье – это богатство.
– Значит, говорите, мы теряем лучшее?
– Да. Мы берем всегда отрицательную сторону. От социализма остались отрицательные проявления, а от другого общества, в которое мы вступили, мы берем худшее. Но, может, это нормально. Опять первоначальное накопление… Всегда у них первоначальное накопление! Может, так и должно быть…
– Мы с таким уверенным видом ввели платное высшее образование и медицину, как будто только так и бывает при капитализме… А Канада какая-нибудь?
– Конечно, правящий класс всегда злоупотребляет.
